В первое время занятия мои ограничивались главнейше выслушиванием и разбирательством нескончаемых жалоб и просьб. Азиатцы вообще, а татары, имеретины и пшавы в особенности, страстные тяжебщики и как будто удовольствие себе доставляют, шляясь по всем начальствам и судам, а уж как где прибудет новый начальник, то чуть не все народонаселение обязанностью считает перебывать у него и заявить какую-нибудь просьбу. То же было и со мной. Большинство жалоб оказывалось уже давно разобранными и решенными прежними начальниками или вовсе неосновательными и т. п. Разбирательства велись словесные, нигде не записывались, и потому, понятно, нельзя было проверить, разбиралась принесенная жалоба уже прежде или нет; а между тем всякий новый начальник как-то невольно с особым усердием оказывает жителям внимание и спешит по их жалобам делать нужные распоряжения; в большинстве случаев выдавался просителю на руки письменный по-арабски приказ к старшине: "Если-де жалоба справедлива, немедленно удовлетворить, а если явится спор, то разобрать при посредстве двух-трех ахсахкалов, то есть белобородых (почетных стариков), и стараться о примирении или выслать всех со свидетелями ко мне". В некоторых случаях приказ посылался с нукером, который должен был настоять на скорейшем исполнении, или командировался один из помощников, а в более важных ездил я сам. Впоследствии, когда часто стали оказываться такие жалобы, которые уже давно были окончательно разобраны, я объявил, что всякий подобный жалобщик будет строго наказан, некоторых и действительно продержал в кутузке -- результат вышел хороший.
Между тем я исподволь объехал все население, пребывал во всех аулах, ознакомился с местностью, с направлением дорог, с переправами и прочим, так что в январе или феврале, когда в Закаталы уже съехалось новое начальство, я мог явиться туда и дать самый подробный отчет о состоянии приставства, о мерах, какие я полагал бы полезным принять там для прекращения хозяйничания разбойничьих шаек, и т. п.
Борис Гаврилович Чиляев долго со мной толковал и исключительно об этом предмете да еще о важности получения частых и верных сведений из Ириба -- местопребывания бежавшего султана, чтобы своевременно знать о намерениях неприятеля. Очевидно было, что новый главный начальник посвящает исключительное внимание военным делам. Князь Захарий Эристов, напротив, когда я рассказал ему содержание своих объяснений с генералом, стал выражаться о военных делах с некоторой иронией, истребление разбойников считал возможным при хороших административных мерах, и вообще видно было, что он ожидал особенно блистательных результатов от задуманных им широких административных реформ.
Такая дисгармония в начале нового управления не обещала ничего хорошего, что и оказалось весьма скоро на самом деле. Оба были прекрасные, честные, бескорыстные люди и с самыми лучшими намерениями, но оба не вполне соответствовали своим назначениям как по недостатку опытности, так и по неправильности взгляда на дела и на свое собственное положение. Борис Гаврилович Чиляев, хотя уже человек немолодой, но только что произведенный в генералы, увлекался военно-честолюбивыми мечтами, мнил себя в роли полководца, жаждал экспедиций, реляций и славы, между тем как в военном отношении роль его должна была ограничиваться более обороной, охраной линии и умением достигать этого с небольшим количеством войск, бывших в его распоряжении. Князь Захарий Георгиевич Эристов, хотя и молодой еще человек, и воспитанник Пажеского корпуса, и в чине подполковника, Георгиевский кавалер, к тому же так тяжело раненный, считал, напротив, военное дело как бы ниже своего достоинства, мнил себя по крайней мере генерал-губернатором, имеющим почти неограниченную власть и самостоятельную миссию лепить из Белоканского округа какие угодно формы и приводить в исполнение всякие фантазии, тогда как он был не более как окружной начальник (на правах уездного) и находился в подчинении генерала Чиляева как губернатора.
В короткое пребывание начальником Лезгинской линии Борису Гавриловичу таки удалось совершить весьма незначительное движение в горы и занять в обществе Дидо аул Хупро, который после разорения опять нами был брошен. Об этом была послана прекрасная реляция, выставлявшая, как водится, все тонкости политических и стратегических соображений, затем трудности самого подвига, наконец благие последствия для края и т. д. Наградой был Станислав первой степени. Ловкие люди эксплуатировали слабость честного генерала, весьма тонко выставляя это движение замечательным военным подвигом, сочинили об этом солдатскую песню, разученную всеми ротными песенниками; на столе у генерала постоянно красовалась подробная карта движения отряда под его командой с обозначением расположения батальонов, орудий и прочего. Особенно отличался в этом случае тот же полковник Д., командир гренадерского полка, который был в дружбе с камердинером князя Воронцова.
Свободное копирование
