На тридцативерстном расстоянии от Алмало до Каха пришлось проехать еще через два аула энгилойцев [Новообращенных, то есть из грузин-христиан в мусульманство. Кажется, впоследствии часть их опять возвратится в христианство; верных сведений об этом, вероятно, не имею]; также встречали меня старшины с приветствиями и приглашениями обедать, но я отказывался и в сумерки, наконец, приехал в свою резиденцию Ках -- большой аул со смешанным населением: часть татар, часть энгилойцев; близ дома, занятого управлением пристава, -- базар, большая площадь, кругом застроенная каменными лавками, в которых почти исключительно торговали армяне, преимущественно из Нахичевани, они снабжали жителей всякими мануфактурными и красными товарами, а сами обменивали и закупали шелк-сырец, главный местный продукт, который с большими барышами сбывался через Тифлис в Москву.
Дом оказался двухэтажный, построенный на полуевропейски лад. Внизу помещались канцелярия, переводчик и писец; наверху -- я. Большой двор с землянками для рассыльных и казаков, с конюшнями и какой-то каморкой для арестантов примыкал к большому саду, в котором преобладали старые тутовые (шелковичные) деревья: посреди двора стояло огромное тенистое дерево, под ним несколько скамеек, и тут весь день толпились рассыльные, жалобщики, просители или просто праздные любопытные, в надежде услышать какую-нибудь новость (хабар), до которых восточный человек так падок, и бежать на базар рассказывать с таинственно важным видом и прибавлениями. Под этим деревом производил я большей частью разбирательства, суд и расправу.
Штат мой составляли два помощника: один -- встречавший меня в Алмало Гаджи-ага и другой -- поручик Магмуд-ага, да кроме словесного еще письменный переводчик (мирза), письмоводитель, десять или пятнадцать конных нукеров (рассыльных) и команда донских казаков.
За изучение языка я взялся ретиво и самым практическим, уже раз оправдавшимся для меня способом; успех был такой, даже для меня самого неожиданный, что через четыре месяца я мог довольно свободно объясняться, а еще через три-четыре я уже говорил как истый татарин и произносил целым обществам грозные спичи. Впрочем, язык татарский гораздо легче грузинского и по более простым изменениям слов при спряжениях и склонениях, и по выговору. Язык очень звучный, мужественный. У грузин есть поговорка: "Всякий язык имеет свое особое назначение, а именно: персидский -- для сношений с важными людьми, татарский -- для войны и охоты, грузинский -- наедине с хорошенькой женщиной, а армянский -- в неудобных местах". Грамота татарская (арабская) зато чрезвычайно трудна и требует долгого, усидчивого изучения, я дошел в этом до умения написать несколько слов, так как писание вообще легче, чем чтение; на более серьезное занятие не хватало времени.
Исподволь перешел я от своего черкесского костюма и оружия к туземному татарскому; стал ходить в кошах (полубашмаки на высоких каблуках), стал курить кальян вместо коротенькой горской трубочки -- одним словом, не прошло двух-трех месяцев, я был уже и здесь свой человек, да в этот раз все давалось мне гораздо легче, чем в начале пребывания в Тионетах, а при знании языка становится уже делом нетрудным и ближайшее ознакомление с бытом, характером, наклонностями и взглядами народа, все как-то само собой объясняется и чрезвычайно облегчает исполнение административных обязанностей.
Свободное копирование
