Приехав в Тифлис (около 15 сентября 1848 года) в качестве уволенного от службы и ищущего места чиновника, я очутился в одном из крайне неприятных, подавляющих положений, от которых не только двадцатичетырехлетние юноши, но и старые, опытные люди приходят в уныние... В особенности мне, избалованному таким вниманием и отличиями со стороны наивысших властей в крае, положение это должно было казаться во сто крат невыносимее, чем всякому другому. Притом же скудные денежные средства давали мне возможность прожить каких-нибудь два-три месяца, а затем явился бы вопрос, чем существовать... Ни наместника, ни многих из его приближенных и вообще сильных лиц в городе еще не было, а Потоцкий, как объявили мне на его квартире, умер от изнурительной лихорадки в Мингрелии, куда он уехал провести лето у своего старого друга владетельного князя Дадиана. Это печальное известие ввергло меня в окончательное уныние: на советы и содействие Потоцкого я ведь главнейше рассчитывал!
Недели две-три я ходил, совсем растерявшись, не зная, что начать, как вдруг совершенно неожиданный случай явился моим избавителем.
В числе многих грузинских князей, состоявших при князе Воронцове, был и подполковник князь Захарий Георгиевич Эристов, сын генерала от инфантерии, сенатора Георгия Евсеевича Эристова, известного всей Грузии многими своими странными выходками, резкими, не всегда понятными речами, вообще большого оригинала, хотя и очень почтенного и заслуженного современника Цицианова, Тормасова, Ртищева, Ермолова и Паскевича. Между прочим, в персидскую кампанию 1826 года старик Эристов под начальством Паскевича командовал авангардом из нескольких батальонов и получил приказание произвести рекогносцировку по направлению к Тавризу, не удаляясь дальше назначенного пункта и избегая столкновений с неприятелем. Вместо того князь Эристов пошел со своим авангардом без остановки и победоносно вступил в персидскую столицу Тавриз. Говорят, Паскевич так был взбешен, что чуть не отдал под суд покорителя Тавриза, лишившего самого графа случая вплести лишний лавровый лист в свой победный венок...
Старик Эристов во всю свою долговременную службу никак не мог выучиться порядочно русскому языку и говорил так неправильно, так коверкал слова, что возбуждал общий смех даже между своими князьями. Про него рассказывали следующий анекдот. В начале двадцатых годов он командовал Тифлисским егерским полком, не имея никакого понятия о фронтовой службе и с трудом умея произносить несколько нужнейших русских фраз. Полк был постоянно в походах, до парадов, учений и т. п. целым полком никогда не доходило, так что Эристова ничто особенно не затрудняло. Однажды ему неизбежно пришлось выйти перед батальоном и командовать парадом в присутствии какого-то генерала. Не зная, что и как сделать, он поручил своему адъютанту написать ему на бумажке крупными грузинскими буквами несколько нужных командных слов и собирался таким образом разыграть роль знающего командира. Адъютант, молодой проказник, из грузинских же князей, перед самым выходом на плац передал князю Эристову бумажку, и тот, став перед фронтом, после обычного "здорово ребята", незаметно заглядывая в бумажку, громко скомандовал: "Слушай, хорошо птички пе-ли; хорошо распева-ли!". Вместо ожидаемых ружейных приемов раздался общий дружный хохот; сконфуженный командир удалился с плаца; адъютант был исключен из полка... Se non e vero e ben trovato.
Сын его, князь Захарий Георгиевич, воспитывался в Пажеском корпусе, хорошо владел русским, отчасти и французским языком, долго жил в Петербурге и по возвращении в Тифлис продолжал образ жизни более на европейский, чем на грузинский лад. В известную неудачную экспедицию к Дарго в 1845 году он был тяжело ранен в левую руку, владеть ею не мог и носил в повязке. Супруга его, княгиня Елена, урожденная Орбельяни, была не из красавиц, но очень недурна собой и пользовалась, как я уже и упоминал раз, особым расположением князя-наместника.
Князь Воронцов, само собой, не мог оставить без особого внимания такого, сравнительно с некоторыми другими, образованного князя, как Захарий Георгиевич, сына старейшего, всеми почитаемого генерала, к тому же на глазах Михаила Семеновича тяжело раненного. Но нужно отдать князю Захарию Эристову полную справедливость, что он не только не пользовался столь благоприятными условиями для составления блестящей карьеры или большого состояния, а напротив, весьма редко показывался при дворе наместника, индифферентно относился ко всяким придворным и личным служебным событиям, даже с колкостью и иронией отзывался о некоторых своих соотечественниках, бывших тогда в ходу и сделавшихся вдруг, как он говорил, экспромтом великими полководцами и администраторами. В свою очередь, он не пользовался между своими большой симпатией и звали его чудакия, то есть чудак, по грузинскому произношению. Кличка, во всяком случае, очень меткая, ибо покойник был действительно большой чудак.
Свободное копирование
