Этап - 2

Зашел надзиратель и объявил:

— Приготовиться к отправке.

Начали вызывать по одному человеку. В коридоре обыскивал вещи военный конвой, каждого раздевали донага, и самое унизительное, в моральном отношении, осматривали даже задний проход. Мне хоть в чем-то повезло: за час до этапа я получил передачу — вещевой мешок и в нем теплое белье, полотенце, теплые шерстяные носки и буханка белого хлеба, которую конвой при обыске протыкал шилом вдоль и поперек. Формировался комплект на вагон — 32 человека. Но вот обыск и приемка заключенных закончены. Нас вывели во двор к воротам тюрьмы, а затем по одиночке на улицу, где опять происходила сверка с формулярами, но уже в оцеплении солдат с винтовками наперевес и овчарок.

Несмотря на то, что был только конец ноября, стоял довольно сильный мороз, пришлось опустить наушники, ноги почти не мерзли, выручали теплые носки. Мы не имели права стоять и, топчась, разогревать ноги. Нас сразу, при выходе, встречала команда «Садись!». Наконец колонна сформирована. Команда: «Встать! Внимание! Во время движения колонны не разговаривать, соблюдать строгий порядок, идти в затылок, не отставать, из рядов не выходить, шаг вправо, шаг влево — считается побегом, конвой применяет оружие без предупреждения!»

Такую тираду приходилось слышать не один раз, но запомнилась больше всего эта, первая. Я до сих пор часто слышу ее во сне, хотя прошло уже немало лет с тех пор. Колонна тронулась. Злой, хриплый собачий лай и крики конвойных «подтянись!», сопровождали нас всю дорогу. Наконец, привели в какой-то железнодорожный тупик, где находился эшелон из двадцатитонных вагонов, он освещался отблесками прожекторов и фонарей товарной станции и одного прожектора, установленного на последнем вагоне эшелона. У каждого вагона стояли охранники. Нас подвели к составу, посадили на землю. Вся колонна, как оказалось, была разбита и построена по вагонам. Я был в первом таком подразделении. Появившийся откуда-то командир предложил нашей группе следовать за ним и повел нас вдоль эшелона к самому дальнему вагону, здесь он вытащил из полевой сумки папку и начал выкликать фамилии по алфавиту. Внимательно вглядываясь в наши лица, сравнивал каждого, наверное, с фотокарточкой, предлагал назвать имя, отчество, статью, срок. Затем, опрошенный лез в вагон. Я выбрал себе место на верхних нарах у зарешеченного окошка. На нарах разостлана довольно толстым слоем солома, посередине вагона стояла буржуйка, около нее — небольшая кучка угля. На полке, прибитой к противоположной двери, стоя бак с водой и прикрепленная к нему тонкой цепочкой жестяная кружка. У той же полки, внизу, находилась небольшая параша без крышки, доставлявшая нам большие неприятности в пути в связи с ее малой емкостью: она часто переполнялась и из нее выплескивалось содержимое на пол вагона.

Рядом со мной разместился Литвинов — добродушный здоровяк, осужденный по ст. КР на 10 лет, за ним Василий Федорович, пожилой, но физически крепкий человек (фамилии не помню), директор совхоза, член партии с 1923 года, участник гражданской войны, осужденный на 8 лет по ст. КР, его обвиняли в пособничестве троцкистам. Вторым от меня был веселый, неунывающий комсомолец Филипп, или, как его потом все звали, Филя. Работал он в райкоме комсомола вторым секретарем. Попал в тюрьму за то, что в разговоре с ребятами-комсомольцами высказал свое мнение в отношении появления такого большого количества врагов народа. Кто-то донес на него. Дальше, за ним, колхозник средних лет, ляпнувший в адрес колхоза и райисполкома какую-то глупость, подхваченную выслуживающейся дрянью и донесшей куда следует. На противоположной стороне разместились — старый знакомый Черноиванов, два баптиста, причем один из них с благолепным лицом, действительно представлял собой противника нашего строя, не стесняясь, говорил об этом мне, часто приходилось с ним дискутировать во время нашей длинной дороги. Там же устроился и подросток Володя, волею судеб оказавшийся в нашей группе, другие спутники совершенно стерлись в моей памяти, если не считать четырех жуликов, молодых ребят, компанией продававших на жд станциях табак в пачках, набитых опилками, не брезговали и мелким грабежом. Сидели они уже не один раз, но вели себя тихо, без каких-либо выкрутасов.

Через некоторое время в вагоне появился старшина и приказал выбрать старосту вагона. Старостой избрали меня. Я предложил распорядок жизни и поведения во время следования эшелона. Они заключались в следующем: чтобы никому не было обидно, в отношении горбушек и мякишей хлеба, или кажущейся на вид большей или меньшей порции, дежурный пальцем показывает на ту или иную пайку, спрашивая:

— Кому?

То же самое при раздаче сахара. Раздает баланду также дежурный один раз в день. Запрещено нецензурно ругаться. Всем ложиться спать в одно время, кто не хочет — разговаривать вполголоса. Делать пятиминутные физзарядки, курить только внизу, у буржуйки во избежание пожара. Топить и ночью (это входит в обязанности дежурного), уголь беречь, т. к. достается он тяжело, согласно заявлению конвоя. Парашу выносить по очереди, мимо не мочиться, окурки бросать или в буржуйку, или в парашу. Вот такой жесткий распорядок был установлен в нашем вагоне.

Этот первый этапный вечер прошел больше в молчании, каждый думал о пройденных днях и о своем неизвестном будущем, о том, как сложится жизнь, придется ли свидеться с родными, как к тебе отнесутся, если останешься живым и выйдешь на свободу, окружающие люди: с сочувствием или с подозрительностью и холодностью будут к ним относиться. Не хотелось разговаривать и потому, что слишком все устали после многочисленных треволнений.

Ночь прошла спокойно, но спалось плохо: будили и раздражали периодические удары деревянного молотка по дну вагона и наружным боковым стенкам. Это конвой проверял, нет ли сорванной доски — подготовки к побегу. Целесообразность такой проверки сомнительна. Никто не рискнет прыгать на ходу поезда под вагон, зная, что в конце эшелона пристроены специальные грабли, которые обязательно поймают беглеца. На остановках, с двух сторон эшелона стоят часовые, кроме того, эшелон освещен прожектором.