Присягу принимали 31 января, был мороз градусов 20. Пока стояли на плацу и слушали напутственную речь командира батальона, у меня уши стали белыми, белыми, стоявшие рядом стали мне уши отирать. Командир батальона, разглядев нарушение порядка в строю во время его речи, подозвал нашего командира взвода, отчитал его, а потом мне объявил наряд не в очередь. Мне разрешили завязать у шапки уши у подбородка. Так я и шел в строю, как фриц, с завязанными ушами мимо трибуны, первый - в первой роте, в первом взводе, в первом отделении, так как был выше всех в батальоне. Батя летом, когда я был дежурным по части и встречал его рано утром, узнал меня сразу. Приняв рапорт, он подошел ко мне и полушутя, полусерьезно заявил: «А, я тебе, курсантик, еще припомню, как ты мне испоганил торжественный строй на присяге, падло». И он действительно не забыл.
Мне, самому длинному, достался пулемет Дегтярева, а остальным автоматы ППШ. С этой игрушкой я сроднился, на какие бы учения мы ни шли, пулемет был у меня на плече. И когда атаковали неприятеля в чистом поле по пояс в снегу (справа - слева по одному), и когда совершали марш-броски по 30-50 километров по пыльным дорогам, и когда вплавь, переправлялись через реки, речушки, и когда бежали в противогазах по команде «Газы», он, родной, был всегда со мной, на моем плече. И чистил я его, как своего коня, и стрелял по мишеням лежа и с упора стоя, да так, что нельзя было дотронуться до ствола. И чувствовал я его еще несколько лет на плече, хотя сидел в аудитории в институте.
Учили нас копать окопы в поле и в лесу, делать противотанковые рвы, вырывать землянки, строить блиндажи. И со всех учений мы возвращались с песней, одной из пяти выученных. Девушки на дорогу не выходили, никто нас не приветствовал и не ценил наше пение, потому что воинских частей: танковых, артиллерийских и других, в этом месте города Владимира было видимо - невидимо. Девиз наших командиров был простой: «Если не доходит через голову, дойдет через ноги или через желудок». Если кто-то отказывался выполнять приказ, дальше раздавалась команда: «Взвод бегом марш». А бегать надоело до тошноты. Уже перед выпускными экзаменами, командиры продемонстрировали нам, что мы еще салаги, положив нас в грязь за то, что отказались петь по дороге в столовую. Продержав в лужах минут пятнадцать, нас вернули в казармы, чтобы отжать мокрую одежду, заставили спеть какой-то куплет, и запустили в столовую. А обед уже остыл, и перловая каша на воде посинела и стала похожа на кирзовые сапоги. Есть страшно хотелось, а кирза в горло не лезла.
А пулемет мне все-таки однажды помог и очень здорово. Было дело в 1977 году, в Финляндии, перед Рождеством. Я в это время учился в Академии, уже ездил в загранкомандировки, но во всем пробивался своей головой, и медленно поднимался вверх по карьерной лестнице. В сауне раздобревший и размякший наш заместитель генерального директора Николай Иванович Шишков стал рассказывать о себе, о войне. Хотя до этого я был с ним уже ни раз в командировках, и часто на работе мы с ним оставались одни, он никогда при мне не вспоминал о военных днях. Восемнадцатилетним в 1942 году его оправили на фронт, и прошел он всю войну пулеметчиком. Был несколько раз ранен, но снова возвращался в строй и снова за пулемет. Он рассказывал о пулемете, а я его чувствовал на плече. Когда он замолчал, я сказал, что сам протаскал пулемет Дегтярева на своем плече семь месяцев и представляю воочию все эти тяготы пулеметного ярма. Не знаю, кем я стал для Николая Ивановича после этого разговора: вторым сыном или его погибшим другом - помощником пулеметчика, не знаю, но он стал для меня опорой и поддержкой, и именно благодаря его стараниям и звонкам я оказался в Швеции. Друзья в Швеции нас с удивлением спрашивали: « А как вы сюда попали?», не мог я им ответить, что пулемет помог. Николай Иванович умер в 1988 году, ему было столько лет, сколько мне сейчас. Война отняла у тех ребят с фронта, которые остались живы, лет пятнадцать-двадцать, они уходили из жизни, будучи по возрасту еще очень молодыми. Я благодарен Николаю Ивановичу за все, что он сделал для меня до Швеции и после, и каждый раз, когда я общаюсь с моими подчиненными и кому-то надо помочь, я спрашиваю себя: «А что сделал бы на моем месте Николай Иванович?» и действую по его завету.
Перед экзаменами в батальоне распустили слух, а потом слух подтверждали наши командиры, что курсанты, сдавшие экзамены лучше всех, будут направлены в Кремль или в московские части. Все старались, выкладывались из последних сил. Батальон сдал проверку блестяще, командование Московского Военного Округа вынесло благодарность всему командному составу ОУБ, а некоторых повысили в звании. При распределении наш командир роты недоуменно подошел ко мне и шепнул на ухо: «Я не понимаю, что нашло на комбата, но он решил сослать тебя в самую отдаленную часть МВО, будешь кормить комаров. Я, как ни старался, изменить его решение не смог». Меня отправили в воинскую часть недалеко от поселка Нея вместе с двумя другими курсантами. Один из них, Абясов, убежал из нашего ОУБ, по пути домой передумал, пришел в военкомат за несколько часов до того момента, когда его должны были считать дезертиром. А другой, Силаев, не вылезал с гауптвахты за постоянные драки.
Свободное копирование
