Биг-бенд

Глава 15. БИГ–БЕНД.

 Когда меня восстановили в институте, и я вновь приступил к занятиям, клуб любителей джаза в ДК «Энергетиков» был тихо прикрыт под благовидным предлогом борьбы со случаями спекуляции американскими пластинками в туалете, якобы имевших место во время проведения джазовых мероприятий. Борьба с тлетворным влиянием западной культуры косвенным образом коснулась и нашего оркестра, все инструменты, взятые в клубе, надо было сдать, а репетиции временно прекратить. Оркестр остался без угла, а я без саксофона и кларнета. Какое-то время мы скитались, как неприкаянные, пока до нас не дошла информация, что при клубе МГУ на Моховой, в котором я начинал играть в духовом оркестре, создается большой «биг-бенд». К этому времени вновь засверкали старые имена известных руководителей больших советских джазов Леонида Утесова, Олега Лундстрема, Эдди Рознера, Вадима Людвиковского. Выпускник консерватории Александр Зимин усердно пробивал идею создания университетского оркестра, пока не получил одобрения со стороны ректората.

Духовиков оркестру не хватало, хотя в клубе были свободные инструменты, и Александр взял временно нас для заполнения вакансий. С переходом в большой джаз закончилась наша вольница, как в дисциплинарном смысле, так и в музыкальном. Жесткий регламент поведения был установлен молодым дирижером для всех оркестрантов без исключения. Наш молодой, амбициозный руководитель был фанатически настроен растрясти протухшее «болото» советской музыкальной культуры. «Без понимания того, что уже сделано другими»,- говорил он - «не возможно творить новое, наша задача – донести до любителей музыки гениальные творения человечества». В нашу программу были включены произведения Цфасмана, Эшпая, Глена Миллера и Дюка Элингтона.

В это время на экранах загородных клубов крутили недавно запрещенные фильмы «Серенада Солнечной долины» и «Судьба солдата в Америке». Александр уговорил руководство клуба, а затем киномеханика достать из-под земли «Серенаду», и киномеханик нас осчастливил. Три дня мы не вылезали из зала, просмотрев подряд ее раз десять. Нам хотелось так же, как в кино выйти на сцену в одинаковых костюмах с бабочками, так же, как те американцы вставать всем саксофонистам, трубачам и тромбонистам и демонстрировать свое умение играть сложные пассажи синхронно. Музыка Глена Миллера вселилась в нас, как бес, мы не могли от нее отвязаться. Перебивая друг друга, голосом и на губах повторяли все то, что запомнили. Если бы мы умели отбивать чечетку, бросились бы ее отбивать, как те гуттаперчевые негры. Мы бредили каждой мелодией по-своему от песни влюбленных «Мне сентябрь кажется маем, и в саду лелеют цветы, от чего ты спросишь, сердце замирает, знаю я, и знаешь ты» до стремительной «Чатанугу –Чучу». Мы рвались к инструментам, и, казалось, могли сыграть все и сразу. Александру долго приходилось приводить нас в чувства, порой взнуздывать, как застоявшихся ретивых коней.

Аранжировку долго писал Александр. К нашему разочарованию нам достались на вид маловыразительные этюды, никак не похожие на заразительную мелодию «Ин зэ муд» («В настроении»). Начались рабочие будни. Из нас Александр лепил «биг-бенд», где каждая партия должна быть сыграна точно без каких-либо самовольных отклонений, как бы не казались они заманчивыми. Началось с того, что мы стали учиться настраивать инструменты. Оказалось, что, не смотря на наш опыт, мы не умели и не знали, как правильно подстроить один инструмент к другому. А потом мы играли, к удивлению, гаммы в разных тональностях. И опять появлялись проблемы, верхние ноты надо было почти на четверть тона подтягивать губами. Партии, заученные дома по нотам, проверялись у каждого, делались замечания, и за тем отдельными кусками повторялась столько раз, пока требуемый вариант не получался несколько раз подряд. Лишь только после изнурительной работы над каждой партией, нам в качестве расслабления давали возможность поиграть вместе всю мелодию. Сначала мы репетировали два раза в неделю, затем дело дошло до каждого дня, а перед выступлением вообще не уходили из клуба.

Большой джаз позволяет создавать многоголосные варианты основной мелодии, используя возможности и специфический тембр разных инструментов. О мощи звука большого оркестра говорить не приходиться, когда встают все духовики и играют на коду, звук, кажется, отрывает тебя от пола, и ты уносишься вместе с ним в зал.

Афиши были расклеены около институтов МЭИ, МВТУ, МАИ, Архитектурного, естественно МГУ и других. Первый концерт был намечен на 25 января, чтобы дать возможность всем студентам прийти после экзаменов. 25 января – Татьянин день, день студента. Связан он с открытием Московского Университета по предложению М. Ломоносова и при поддержке графа Шувалова 25 января 1755 года. Граф Шувалов был в то время губернатором Москвы, по его просьбе, а точнее его личной благотворительности, открытие университета было приурочено ко дню святой Татьяны в честь матери Шувалова. При Московском Университете открыли домашнюю церковь Святой Татьяны. Студентам вольного университета разрешалось в этот день делать все, что угодно, чудить, как угодно, веселиться, где угодно. А в наше студенческое время в этот день никакого шума не было, все успевали после сдачи сессии умчаться в дальние края. В городе было тихо. Традиции этого чудо праздника были навсегда утеряны. Но мы не предполагали, что будем играть в помещении церкви святой Татьяны, которую превратили в концертный зал клуба МГУ на Моховой задолго до того, как мы родились.

В первый вечер студенты забили и партер, и бельэтаж, и фойе. Александр пригласил своих друзей из консерватории, были приглашены и джазмены, с которыми мы познакомились в ДК «Энергетиков».

Наша концертная программа резко отличался от традиционной: не было конферансье, не было чтецов, акробатов, клоунов и даже певцов. Был вечер джазовой музыки, который отличался даже от концертов Рознера или Лундстрема. Любители джаза приветствовали нас, когда мы рассаживались по местам на сцене. Александр познакомил аудиторию с оркестром, рассказал нашу маленькую историю, откуда мы взялись, и кто мы такие. Общая внутренняя дрожь мешала сосредоточиться на первой вещи. Когда были проиграны первые такты, все улеглось, и дальше все протекало, как в гипнотическом сне. Глаза смотрели в темноту зала, уши чутко слушали и слышали все окружающие звуки, голова их фиксировала, а пальцы сами собой играли, им не нужны были ни ноты, ни дирижерская палочка. Все шло само собой. Каждую вещь нас просили повторить на «бис». Вместо планируемого часа наш концерт длился два часа. Финальной вещью была мелодия Глена Миллера «В настроении». Публика разгорячилась, просила сыграть снова и снова. Владик Грачев – уже тогда гремевший трубач, друг нашего дирижера Александра, подбежал к оркестру, глаза Владика горели, остановить его было невозможно, и он попросил сыграть еще раз «В настроении» и дать ему соло. Когда он заиграл, стало ясно, что такое профессионал. Мелодия соло была совсем не похожа на миллеровскую из кинофильма, но она была бесподобна. Он стоял над нами, играл сказочную вещь, и мы решили, что к нам спустился сам Бог. Больше никогда я не слышал этой импровизации, она ушла в небытие вместе с тем подъемом и настроением, которые мы создали в тот вечер.

Мы дали три концерта в студенческие каникулы. Все деньги, которые были выручены от продажи билетов, руководство клуба забрало на возмещение расходов на подготовку концерта. Никто из нас даже и в мыслях не мог подумать, что за эту игру можно получить деньги. Для нас сама игра, и то, что мы смогли сделать, было высшим удовольствием, и никакое вознаграждение не могло бы его затмить. Друзья Александра, нашего дирижера и руководителя, поздравляли его, он благодарил нас, что три месяца мы так старались и вылезли из ямы небытия. Мы понимали, что сотворили чудо. Если бы нам кто-то сказал в начале нашего пути, что мы сможем так играть, мы бы ему не поверили, потому что такое не бывает. А, оказывается, случилось, и мы это создали, и этому сами не верили. К Александру подходили какие-то люди и договорились провести несколько концертов в саду «Эрмитаж». Нас приглашали, как профессионалов, на сцену популярного театра. НО!!!!

Через неделю Александра вызвали в Органы, и ему там все разъяснили, и отправили в город Владимир работать музыкальным учителем. В организации и институты, где работали или учились оркестранты, были направлены письма из Органов с соответствующим предписанием. К великому удовольствию всех членов парткома меня из института отчислили. 1 марта 1959 года я сдал свой студенческий билет и больше никогда не приближался к зданию института.

Мне тогда шел двадцать первый год.