Утром на другой день Валерия Николаевна зашла за мной, чтобы идти на свидание с оставшимися в тюрьме товарищами.
Мы и представить себе не могли, чтобы с людьми, с которыми были вместе в течение целого месяца до вчерашнего дня включительно, чтобы с ними, повторяю, нам не позволили повидаться. Но тюремный смотритель, Островский, и слышать не хотел о свидании, не проникался никакими доводами.
Огорченные необ'яснимым запретом, мы отправились на громадную площадь, расположенную возле тюрьмы, причем Валерия Николаевна, салютуя носовым платком, вступила в энергичные перекрикивания с товарищами, которые выглядывали из-за решеток. Смотрителю, конечно, доложили об этих переговорах, и он, пылая негодованием, явился на площадь и требовал, чтобы мы немедленно ретировались. Мы не исполнили этого приказа, при чем Валерия Николаевна, не обращая внимания, продолжала переговоры.
Тогда рассвирепевший смотритель потребовал на помощь конвой.
-- Если вы сейчас же не удалитесь, я велю стрелять!-- крикнул он, обращаясь к девушке.
Но Валерия Николаевна не испугалась угроз.
-- На прицел!-- скомандовал тогда Островский.
Я совершенно инстинктивно поднял руки вверх и стал между солдатом и девушкой, с ужасом ожидая немедленного выстрела.
Но тут произошло чудо.
Заметив полное спокойствие Валерии Николаевны, смотритель дал знак, чтобы конвойные взяли ружья на плечо.
Мужество молодой, чрезвычайно женственной на вид девушки победило смотрителя. Он проникся к ней уважением и впоследствии почти никогда не отказывал в свиданиях.
Но я пережил ужасный момент, который не могу забыть до сих пор.
-- На вас лица нет,-- взглянув на меня, с волнением сказала Валерия Николаевна.
-- Но, боже, ваша жизнь висела на волоске...
-- Вы, друг мой, не заметили, что заняли позу, благодаря которой легли бы первым...
-- От каких случайностей зависит жизнь человека!-- рассантиментальничался я.
Уж подлинно:
"А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
Такая смешная и глупая шутка"...
-- Ну, довольно об этом,.. Мы живы и будем брать от жизни то, что она сейчас дает.
-- Правильно, моя милая!
Я взял под руку дорогую девушку, и мы отправились в Красноярск.
Таковы были первые шаги в этом городе.
Кроме Лесевича, Южакова и Герцо-Виноградского, в Красноярск ранее нас были сосланы, или, вернее, по счастливой случайности оставлены здесь: Н. А. Лошкарев, к которому, как уже было сказано, добровольно приехали жена его, Мария Галактионовна, и теща, Эвелина Осиповна, первая -- сестра, вторая -- мать В. Г. Короленко; Я. Н. Шульгин, киевский публицист, П. П. Семенюта, П. А. Патруева, переведенная из Енисейска, H. Н. Емельянов, О. Я. Рубанчик, С. С. Левандовский -- студент Харьковского университета, Е. П. Карпов {Будущий, ныне умерший уже, драматург.}, совершенно юная девушка Виктория Гуковская, о которой говорится ниже, акушерка Берг, рабочие -- И. М. Радецкий и А. И. Трушковский, отставной николаевский солдат Штокфиш и его жена Майданская,-- мать повешеного в Одессе по делу о покушении на жизнь Гориновича Майданского, и, наконец, лишенная всех прав и сосланная на поселение по делу о вооруженном сопротивлении в Киеве, 1879 г., в доме Косаровской -- А. Э. Патылицына.
Таким образом, если я никого не упустил, в Красноярске, включая оставленных из нашей партии, образовалась колония политических ссыльных и добровольно приехавших за ними не менее как в 45 человек.
Такое количество было достаточно, чтобы жить собственною, так сказать, ссыльною жизнью. А это было очень важно для нас, так как при гласном надзоре трудно было расчитывать на слияние с местным обществом.
В виду отсутствия в то время резкой партийности, а также благодаря культурному составу ссыльных, что способствовало терпимости вообще, мы в Красноярске с первых же шагов зажили довольно дружно. Острых конфликтов почти вовсе не было, и если у нас произошла некоторая дифференциация, то вызвана она была чисто личными симпатиями, а отчасти -- профессиональными занятиями.
Свободное копирование
