Наибольшую тяжесть в нашу жизнь вносили централисты -- "долгушинцы". Такое название получили лица, принадлежавшие к кружку А. В. Долгушина. Оправданный по Нечаевскому делу, А. В. Долгушин обосновался в С.-Петербурге и поступил в мастерскую железной посуды, где занимался пропагандой. Спустя немного времени он организовал чуть-ли ни первый в России кружок из лиц, стремившихся "в народ". В их числе наиболее выдающимся были: Гамов, Васильев, Дмоховский, Плотников и Папин.
В первой половине 1873 г. они переселяются в Москву, кроме самого Долгушина. Последний купил в Звенигородском у., Московской губ., пять десятин земли, устроил дачу, вызвал своих единомышленников, завел типографию, в которой печатался "листок", а также прокламации, воззвания и т. п. Все это предназначалось для распространения в народе.
Но скоро всех долгушинцев арестовали и судили: Долгушина и Дмоховского приговорили в каторжные работы на 10 лет, Гамова на 8, Плотникова и Папина на 5 лет и Васильева на 2 года и 8 месяцев каторжной работы.
После приговора их отправили в Белогородскую, Харьковской губ., Волчанского у., каторжную тюрьму, где Гамов и сошел с ума и умер. Остальные при Лорис-Меликове были назначены в Сибирь, на Карийские каторжные работы, при чем Папин и Плотников отправлялись через Мценскую тюрьму. С ними прислали и Донецкого, осужденного по собственному делу.
Из них лишь Папин вполне сохранился и был настолько бодр духовно и крепок телесно, что, не взирая на кандалы, иногда плясал казачка, тем показывая полное презрение к оковам. Обладая прекрасным голосом, он, кроме того, очень часто пел. Что же касается Донецкого и Плотникова, то оба они были сумасшедшие. Первый из них считал себя, между прочим, гением добра, что и доказывал при посредстве какого-то календаря. Больше всего страдал от этого нервный и болезненный Дебагорио-Мокриевич, к которому Донецкий чувствовал наибольшую симпатию. Во время прогулок Донецкий, вспоминая свое ужасающее житье в центральной каторжной тюрьме, приводил примеры того, как каждая несправедливость по отношению к нему со стороны тюремного начальства непременно влекла за собою какое-нибудь несчастье.
-- Вот,-- говорил он,-- лишили меня тогда-то обеда, и, смотрите,-- в этот день умер...
При этом Донецкий показывал в календаре, кто именно умер в этот день. Такие однообразные беседы изо-дня в день тяжело отражались на нервной системе Дебагорио-Мокриевича, и однажды он, изыскивая способы, как бы изменить хотя бы тему разговора, сказал Донецкому:-- Вот вы говорите, что вы -- гений добра, а я -- гений зла.
В подтверждение истины своих слов Дебагорио-Мокриевич утилизировал тот же календарь: он выдумывал примеры сделанного ему кем-нибудь добра в известный день и указывал, что в этот день умер такой-то.
Эта случайная изобретательность Дебагорио-Мокриевича, неизвестно почему, отстранила, повидимому, Донецкого от его idée fixe; по крайней мере больше он не беседовал на излюбленную тему. Тяготение Донецкого к И. К. Дебагорио-Мокриевичу могло об'ясняться и тем, что ранее он был единомышленником Владимира Дебагорио-Мокриевича и был в 1873 г. послан последним из Цюриха в Россию с прокламациями, но в Каменец-Подольской губ. его арестовали. Возможно, что Донецкий, хотя и смутно, вспоминал Владимира и, быть может, смешивал с Иваном Мокриевичем.
Еще тяжелее было смотреть на Плотникова. У него было мрачное, тихое помешательство. Он почти не разговаривал и ужасно стеснялся своих кандалов, которых с него не снимали, несмотря на сумасшествие. Для сокрытия кандалов, Плотников сшил себе из арестантских брюк что-то в роде юбки и мало ходил, опасаясь, вероятно, чтобы кандалы звоном своим не выдали себя. Представьте все страдание несчастного больного при такой idée fixe! Кандалы мучают его и день, и ночь, каждый час, каждую минуту, каждую секунду! Он всем существом желает избавиться от них, а они, проклятые, звенят и звенят, не дают ни на миг покоя!... Боже, сколько жестокости нужно, чтобы не снять оков даже с умалишенного!
При воспоминании о Плотникове мне рисуется еще одна трагическая картина. Мать и сестра, узнав о переводе его в мценскую тюрьму, приехали к Плотникову на свидание. Они не знали, что он душевно расстроен, и сгорали желанием увидеть одна -- горячо любимого сына, другая -- брата. Приходит как-то к нам в тюрьму совершенно расстроенный смотритель и, сообщив в чем дело, спрашивает совета:
-- Что делать? У меня не достает мужества сказать им правду, что Плотников помешан.
Мы тоже не знали, как выйти из этого ужасного положения, и посоветовали лишь как-нибудь подготовить несчастных женщин.
В конце-концов вышла потрясающая сцена, когда мать и сестра, увидев Плотникова, догадались в чем дело. Побылевский со слезами на глазах рассказывал нам об этом тяжелом свидании.
Свободное копирование
