Вскоре после моего приезда нас перевели в третий этаж, где жизнь пошла веселее.
С третьего этажа был виден весь Мценск и окрестности его. Кроме того, видна была железная дорога, железно-дорожный мост, проходившие поезда, гуляющая публика, приезжавшие в тюрьму и все, что происходило в стенах и вне стен, чего мы не видели, находясь во втором этаже.
Это было очень важно в нашей однообразной жизни, так как увеличивалось количество впечатлений, получались некоторые новые тюремные развлечения, которые может понять только тот, кто сидел в тюрьме.
-- Московский поезд!-- крикнет, например, занявший с утра наблюдательный пункт у окна.
Все подбегают, лезут на деревянную кровать и смотрят в окно, перебрасываясь краткими фразами.
-- Значит, 10 часов.
-- Да, скоро южный из Курска придет.
-- Свисток! Слышите?
-- Идет из Курска!
Все смотрят, вспоминают прошедшее, шутят, что видят лиц, кланяющихся из окон вагона.
-- Приехал ли кто с этим поездом?-- задаются вопросом те, которые могут ожидать приезда родных или знакомых.
-- Вероятно, почта пришла.
-- Да.
-- Надзиратель с кипою почты!
-- Где?
-- Пошел к начальнику тюрьмы.
-- Сейчас, значит, письма и газеты.
-- Фомин не идет?
-- Нет, не видно.
-- Письма и газеты! Побылевский идет!
Кто получал,-- читал письма; это самое великое наслаждение в тюрьме; если письмо с деньгами, то отдавалось только письмо, а деньги оставлялись в конторе; получателю вручалась лишь квитанция, что такое количество хранится в конторе.
Из общих условий жизни единственное исключение представлял Вноровский, вечно деятельный и вечно совещающийся с Фоминым.
Устин Устинович имел обыкновение заявлять о своем пробуждении громким пением:
"Братья, вперед, не теряйте"...
При отсутствии какого бы то ни было голоса, а также и слуха, мужественная песня исполнялась Вноровским не совсем хорошо, но зато "храбро" и настолько громко и твердо, что можно было сначала подумать, будто начинает петь человек "умеющий"; но вскоре Вноровский доходил до нот неприступных человеческому голосу и умолкал в силу необходимости, чтобы тотчас же с замечательною энергиею начать сначала: "Братья, вперед..."
Вноровский все делал на ходу,-- ел, пил, разговаривал, играл в шахматы, сводил счеты,-- и до педантизма был точен в расходовании капиталов наших, блюдя за каждою копейкою ближнего пуще глаза.
С утра до вечера этот человек был занят "нашими делами", которые исполнял с идеальным тактом и добросовестностью примерною.
Между 12 и 1 мы обедали; Устин Устинович высовывал голову в одну из решеток окна 3-го этажа и кричал прогуливающимся:
-- Господа, обедать!
Никто не заставлял себя долго ждать, когда дело шло о желудке.
На главном месте, в конце стола восседал Вноровский, вооруженный большою ложкою для разливки супов или борщей и вилкою для математически-точного распределения "кусочков" мяса. За обедом велись разговоры все больше на тему о желудках, о хозяйственном управлении Устина Устиновича и о проектах улучшения материального быта.
Обед состоял не более как из двух блюд, и второе было -- в каком-нибудь виде жареное мясо в незначительном количестве.
После обеда краткий чай, так как многие стремились уснуть часок -- другой и тем сократить тюремное время.
Часа через два после обеда опять начиналась "прогулка" вплоть до вечернего чая.
В это время иногда отправлялся гулять даже Вноровский, который никогда почти не выходил из стен тюрьмы, читая, если у него было время, сочинения Понсон-дю-Террайля. Страсть к легкому чтению он об'яснял тем, что голова его не могла переваривать серьезной пищи. Во время вечерней прогулки мы часто пели хором, играли в мяч и упражнялись в гимнастике, в которой больше всех отличался Шпадиер, черногорец, вообще склонный ко всякого рода энергичным телодвижениям.
Но, вот, Вноровский, который давно ушел со двора "но обязанностям службы", кричит уже в окно, держа в руках кусочек бумаги и карандаш:
-- Кто что ужинать будет?
-- А что есть?-- спрашивают его.
-- Яйца, сало, кислое молоко, каша с молоком, молоко сладкое,-- отвечает, улыбаясь, Вноровский.
-- Я яйца!
-- Сало!
-- Кислое молоко!
-- Молоко сладкое!
-- Сало!
-- Каша!
Устин Устинович записывает.
Идем со двора в тюрьму и прямо направляемся в "общую", где уже шумит самовар и готов ужин, состоящий из помянутых разнообразных блюд, при чем каждый обязан был есть то, что он сказал заранее; конечно, случалось, что некоторые оставались недовольны выбранным и в шутку говорили:
-- Кислое молоко выгоднее.
-- Жаль, что я кашу не выбрал.
Иногда происходил, по соглашению, обмен блюд во время самого ужина.
После ужина пили чай очень медленно, так как в это время было много тюремных развлечений:
1) встреча вечерних поездов, с которыми обыкновенно привозили "новых",-- им нужно было оставить чаю.
2) в это же время были "свидания", при чем посетителя, к кому бы из нас он ни являлся, мы угощали чаем и, наконец,
3) возле тюрьмы, особенно в праздничные дни, прогуливалась публика, преимущественно мценские гражданки, из которых многие наглядным образом выражали нам сочувствие.
Свободное копирование
