Отпирали наши камеры очень рано. Вставали мы в разное время: одни чуть свет, другие в 9--10 и даже, как нередко я и Лева, и в и ч.; вставши, если хотели, убирали комнату, т.-е. застилали кровати и приводили в порядок разбросанные книги, бумаги и т. д., так как подметал комнаты служитель; потом, если хотели, умывались, одевались (а если не хотели, то и не умывались и не одевались) и отправлялись в "общую", где уже часов с 8 утра шумел на большом столе громадный самовар, принадлежавший Симиренко.
Ставил самовар, приносил и уносил посуду и обед служитель, кажется, Александр, который, кроме казенного жалованья, получал еще плату и от нас.
Встававший раньше дежурный, обязанность которого по порядку исполнял ежедневно кто-нибудь из нас, уже находился за чайным прибором и наливал каждому приходящему чай, а ежели кто ленился вставать, то тому нес в камеру и ставил возле кровати на стуле или столе.
Чаю пили кто сколько хотел, но хлеба, кроме ржаного, не полагалось, и все были довольны, если имелись сухари из того же ржаного хлеба; исключение было только для больных или для лиц, которые, кроме взноса в "общую" кассу, еще давали каждый раз на сверхштатные продукты.
Напившись чаю, мы принимались за различные занятия, если слово "занятие" применимо к тюрьме: одни играли в шашки, в шахматы, другие расходились по камерам и там читали, писали, или просто болтали и, наконец, третьи шли на прогулку, кроме добрейшего Устина Устиновича Вноровского, который целый день, будучи нашим старостой по единогласному избранию, вертелся, как белка в колесе, заботясь о нашем благосостоянии, словно мать родная.
Прогулка совершалась между зданием тюрьмы и глухою стеною; в этом узеньком, длинном пространстве мы расхаживали, болтали, играли в мяч, а потом занимались и гимнастикою, когда ее построили.
Так тянулось время до обеда, который бывал между 12--1 пополудни; тогда все мы опять сходились в "общую", садились вокруг большого стола, предварительно выпив "конспиративно" по рюмочке водки, кто желал, конечно.
Обед подавал тот же служитель. Вноровский разливал, а дежурный разносил тарелки. Обед состоял из двух, обыкновенно, блюд, при чем мясо считалось некоторым образом роскошью и раздавалось по "кусочкам". Если мы ели довольно сносно, то благодаря лишь личным взносам, так как казенного содержания не хватало бы на самый обыкновенный обед. После обеда, если не было квасу, пили чай, при чем его разливал опять-таки дежурный; когда же квас был, чаю не пили.
Количество пищи и качество ее проигрывали, между прочим, еще и оттого, что мы не имели права ходить в кухню, а следовательно не могли и контролировать "поставщиков".
После обеда до вечернего чая проводилось почти так же, как и время между утренним чаем и обедом, с тем разве различием, что некоторые ложились спать, а другие опять-таки играли в шашки, шахматы, читали и шли на "прогулку". Более веселое время начиналось с вечернего чая до "зари", т.-е. до 9 часов или до той поры, когда нас запирали и мы ложились спать.
Вечерний чай пили между 6--7--8 часами вечера, пили обыкновенно медленно, с разговорами, шахматными и шашечными играми, а после чаю, который был и ужином, всегда почти устраивали пение, что нередко делали и во время прогулок. Песенный репертуар был невелик и пелся весь сразу, так что каждый день, в конце-концов, повторялись одне и те же песни.
Во время вечернего-же чая Вноровский поднимал вопросы, касающиеся завтрашней злобы дня,-- т.-е. какой обед? будем ли ужинать? и т. д. Потом Вноровский отправлялся совещаться с главным надзирателем о предстоящих сутках, а мы еще вели дебаты в "общей", пели и играли.
Часов в 9--9 1/2 надзиратель -- дежурный, который охранял двери в коридоре, заходил в "общую" и в камеры, говоря: "Господа! пора по местам"! т.-е. в свои камеры. Все расходились по своим комнатам, где уже были поставлены "параши",-- железные герметические цилиндры,-- и нас запирали на ключ; спустя некоторое время являлся офицер с солдатами и делал "поверку", при чем один из двух солдат являлся в камеру и дергал решетки в окнах, убеждаясь ежедневно в их крепости. Фомин присутствовал при поверках.
В камерах мы зажигали лампы и могли не спать сколько угодно. Дежурный надзиратель надевал валенки, чтобы не производить шуму, и иногда засматривал в окошечки в дверях, чтобы убедиться в нашей целости и невредимости; огонь и в камерах, и в коридоре должен был гореть целую ночь.
Свободное копирование
