Очень скоро мы почувствовали, что история против нас. Никаких сдвигов ни внутри России, ни вне ее не происходило. Развертывались порой крупные события, но было ясно и не особо искушенному наблюдателю, что ветер дует не в наши паруса.
Добровольческие части, стоявшие в Болгарии, держались стойко, так же как и полки, переведенные в Югославию. Весной 1922 г. во время "гонений Стамболийского" мы были готовы защищаться с оружием в руках и с боями прорываться в Турцию. События и переживания этого времени подробно описаны в сохранившейся части моего дневника. Я отмечал в нем и периодическую смену настроений. Мы легко переносили напряжение и опасность и с трудом приспосабливались к тоскливой, будничной жизни в маленьких балканских городах. Гнетуще действовала неопределенность нашего положения. Средства главного командования истощались. Каждому приходилось думать, прежде всего, об обеспечении собственного существования. Подавляющее большинство офицеров и интеллигентных солдат принуждено было заниматься тяжелым и совершенно непривычным физическим трудом. Почти все они, надо сказать, обнаружили при этом большое мужество и душевную стойкость. В этом отношении сохранение воинских частей сначала реальное, а потом все более и более символическое несомненно сыграло очень благоприятную роль. Люди чувствовали себя офицерами и солдатами на работах, а не просто рабочими. Это сознание поддерживало многих и многих и помогало им не опускаться даже в крайне тяжелой обстановке болгарских рудников, где к началу 1923 г. работало множество офицеров и солдат.
Общее моральное состояние было все же тяжелым. Особенно болезненно переживалось бесправное положение русских в Болгарии после сближения Стамболийского с советами весной 1923 г. В маленьких городах как Орхание административный гнет чувствовали много меньше, так как друг друга знали и с властями установились сносные отношения. В относительно крупных городах Болгарии и в особенности в Софии жилось крайне плохо и тревожно. Постоянные аресты, нередко сопровождавшиеся по балканскому обычаю избиением, волновали и возмущали работавших там и офицеров и солдат. Надо все же отметить, что воинские организации, несмотря на высылку всех старших начальников, разрушены не были. Когда-нибудь станет известно почему Стамболийский отказался от первоначального своего плана совершенно уничтожить воинские части и расселить русских партиями не более 50 человек под надзором полиции. По-видимому, в дело очень энергично вмешался французский посол и, кроме того, в столице всерьез побаивались концентрического движения наших гарнизонов на Софию, которое могло бы вызвать и выступление сил, враждебных земледельческому диктатору и вмешательство Сербии.
Естественно, что в таких условиях у очень многих офицеров и солдат появилось желание поскорее уехать из примитивной и в тоже время негостеприимной страны. Началась тяга во Францию, нуждавшейся в иностранных рабочих и охотно принимавшей офицеров и солдат армии генерала Врангеля. Командование всячески содействовало отъезжавшим при условии сохранении связи с частями. Нередко были случаи, когда во Францию переселялись целые организованные группы вместе со своими начальниками, также становившимся на работу.
Лично я до поры до времени принадлежал к тому относительно привилегированному меньшинству, которому не приходилось заниматься физической работой. Жилось трудно и скучно, но знание иностранных языков помогало мне в болгарской глуши. Платили за уроки крайне мало, занимались обычно неаккуратно, но до лета 1923 г. я, все-таки кое-как сводил концы с концами. Кроме того, я состоял делопроизводителем батареи, вел всю официальную переписку с чинами батареи, находившимися на работах. На моей же обязанности лежало информировать офицеров и солдат о всех интересовавших их вопросах и исполнять разные поручения в Орхании. За это я пользовался даровым помещением при батарейной квартире, которым я заведовал, и всё зимнее время получал небольшое жалование из средств главного командования (если память не обманывает 400 лев). С наступлением весны оно по общему положению прекратилось.