Взрыв в Зимнем дворце
Варшава, 15 февраля
Говорят, что наше положение ужасно -- это правда! Россия, после медленного 1000-летнего роста, почти внезапно, в короткое время, дожила до того, что Государь ее не безопасен, даже в жилище своем. Реальная наука со своими великими открытиями спешит на помощь той адской революции, которую мы сами подготовили, выхваляя ее под разными другими благовидными именами: прогресс, гражданское равенство, свобода, борьба против невежества, суеверий и т. д.
Что же нам делать? Неужели молчать и смиренно ждать, что против этого всеобщего зла выдумает Запад?..
Мы к такому выжиданию приучены двумя веками подражательной истории... Теперь мы стали ближе к Европе, чем когда-либо, мы схожи с нею почти во всем... Схожие организмы страдают сходными болезнями.
Но неужели мы, русские (и все славяне с нами вместе), в самом деле раз навсегда уже прикованы к разбитой колеснице Запада?.. Неужели нет никакого поворота с этого общего пути, на котором уже нет спасения (это, кажется, ясно?). Неужели мы непременно должны повторять через 10, 20 или 30 лет все то, что думает и делает сначала Франция, а потом и все другие нации Запада? На Германию, в которой все прежнее держится лишь двумя людьми -- императором и князем Бисмарком, не следует нам указывать, когда дело идет о дальнейшем развитии революционных идей. Во всех западных государствах есть одна общая им черта: это то, что к анархии расположены целые массы простолюдинов, чего у нас еще нет. У нас революция частью сознательно, частью простодушно поддерживается значительно интеллигенцией нашей, но не народом...
Возможен ли на Западе тот род страха, который нападает на многих членов интеллигенции нашей, когда случается что-нибудь подобное последним трем покушениям или схватке московских мясников с учащейся нашей молодежью? Наши европейцы всякий раз начинают трепетать от народной расправы.
Вот чем мы должны дорожить, вот чему мы должны радоваться... Этому предрассудку (sic!) народному. Он один доказывает, что мы можем еще сойти с общеевропейского пути.
В Европе, и особенно в передовой Франции, есть страшный опыт прошлого, но нет уже внутренних сил. У нас еще есть великие силы, но нет еще, видно, настоящего опыта... Всего того, что мы видели за последние полвека и у других, и у себя -- нам, видно, еще мало.
Мы все не верим еще славянофилам, что "Запад гниет". Мы все еще готовы смеяться над этой фразой.
Там ведь такие хорошие машины, столько учености, столько денег!.. История нас ничему не учит до сих пор! К тому же мы до того привыкли лгать, хитрить (хотя бы, например, в печати, а печать, к сожалению, у нас очень стала влиятельна), мы до того изолгались, что, кажется, сами себя находим удовольствие обманывать.
Вся задача в том, чтобы ничего не называть по имени, все спасенье в неопределенности и шаткости выражения... И все это зовется умеренностью, "тактом", и т. д... До такта ли теперь?
Приверженец медленной революции не смеет назвать своего идеала по имени, потому что боится цензуры; он зовет эту вещь мирным прогрессом, -- и все довольны. И никто почти не догадывается, что это-то и есть революция, т. е. постепенное разрушение исторических начал, без всякого пока нового созидания. Ибо все созидающее бывает очень круто и стремится уменьшить естественную подвижность человеческих обществ, а не усилить ее, как делает везде нынешний прогресс. Нынешний прогресс во всех странах Европы есть какое-то таяние, какое-то огненное тление, то медленное, то с грозными вспышками... Одним словом, мирная революция или мирный демократический прогресс, -- это все равно. Все государства древности, заметим, более или менее демократизировались каждое по-своему под конец своей жизни... Многие даже и помнят все это, но просто знать не хотят. Мирный и легальный революционер боится цензуры, и не зовет по имени своего идеала... А бесчестный человек и доносчик (по кодексу либеральной гражданской морали), то есть консерватор, -- тоже боится чего-то... Он боится, заметим, не столько действий, сколько слов...
Как произнести слово -- реакция?.. Как сознаться, что настало время реакционного движения, если не для всех, то, по крайней мере, для некоторых сторон жизни? Все это русскому консерватору почему-то кажется страшным сказать...
На Западе этом, действительно гниющем, по крайней мере люди крайней правой пытались все говорить...
У нас вся мудрость в том, чтобы и самому не очень ясно понимать и другим не объяснять ничего резко... Это называется практической ловкостью и все тем же тактом!..
Но мы, мы люди бестактные и неловкие, мы будем пытаться говорить все яснее и яснее...
Свободное копирование
