У нас во дворе в четвертом подъезде некоторое время жила женщина, которая переболела оспой. Это был единственный случай в моей жизни, когда я видел настоящего оспенного больного. Сейчас, по сводкам, оспу повывели и ею никто не болеет, а тогда, всего лишь через двадцать лет после войны, встречалось всякое. У этой женщины был сын, который, по-моему, вместе с нами пошел в школу, а может быть на следующий год ─ сейчас точно не помню. Потом они как-то тихо уехали из нашего дома. Мы почему-то с ее сыном не дружили, причем никто. Быть может наши, всего боящиеся родители, запрещали с ним общаться, как с возможным разносчиком заразы. На знаю, не знаю.
Обидно то, что она была очень миловидная женщина, немного пухленькая, с густыми черными волосами, и большими черными глазами, она, по-видимому, была нацменкой, а ее щеки были такими, как будто бы в них попала шрапнель. Ямки, ямки, ямки – по всей щеке, побольше, поменьше, с шершавой, какого-то неприятно-неестественного цвета кожей. Зато никакая оспа не могла испортить ее ласковую и нежную улыбку. Будучи дошкольником, я запомнил ее на всю жизнь. Она всегда улыбалась, когда смотрела на своего сына и я, как-то немного, ему завидовал – такая милая мама ему досталась.
Один раз, летом, она вышла в открытой кофточке и оказалось, что оспой обезображена ее левая рука. Создавалось впечатление, что вся кожа от верхней части плеча, до локтя, была сожжена паяльной лампой. Какая ужасная болезнь! Особенно для женщины! Слава Богу, что ее больше нет.