Москва купеческая - 110

С начала октября опять начались переговоры о министерстве, и опять я был вызван в Петербург.

В «Истории» Милюкова весь этот последний этап фев­ральской революции описан очень подробно и доста­точно объективно. Я делаю эту оговорку потому, что считаю всю эту книгу вообще трудом не историка, а полемиста, написанную с целью оправдать позицию кадетской партии и свои собственные действия. Но в этот период переговоров «социалистической демокра­тии» с «буржуазными элементами» на первом месте была не кадетская партия, а московская промышлен­ная группа. Сам Милюков находился, как помнится, в отсутствии; в Петербурге, в кадетских кругах, одну из первых ролей играл М. С. Аджемов, а в Москве пе­реговоры с кадетами шли через Н. М. Кишкина, ко­торый был горячим сторонником создания коалицион­ного министерства. Это участие Кишкина на первом плане в переговорах сказалось на мне неожиданным и курьезным образом: Троцкий, для характеристики участия буржуазии во власти, пустил тогда свою бутаду: «Кишкины-Бурышкины».

Наша беседа с Керенским — она происходила в Зимнем Дворце, в знаменитом кабинете Императрицы, — свелась к тому, что он сказал мне о своем намерении обратиться к московской промышленной группе, из числа членов коей, по его мнению, несколько че­ловек могли бы войти в будущий состав правитель­ства. Керенский выразил при этом надежду, что и А. И. Коновалов вернется к активной правительственной де­ятельности. Как известно, в это время шло так назы­ваемое Демократическое совещание, и самый вопрос о коалиционном составе будущей власти был под большим сомнением.

Я не мог не согласиться с тем, что если на очередь поставлен вопрос о коалиции разных общественных группировок, то нужно говорить именно с группами, а не обращаться к отдельным лицам, даже в том слу­чае, если их можно считать представителями той или иной группы (в данном случае я имел в виду А. И. Ко­новалова).

Формирование   коалиционного   правительства встречало большие препятствия со стороны левого сектора общественности. Я благополучно вернулся в Москву, куда приехал и А. И. Коновалов и, при его участии, в Биржевом комитете начались совещания о том, как организованная промышленная обществен­ность относится к идее создания коалиционного пра­вительства.

Меня, вероятно, упрекнут в нарочитом злословии или в желании осветить этот вопрос с точки зрения уязвленного самолюбия, если я буду утверждать, что разрешению принципиального вопроса об участии московской промышленной группы в будущей коа­лиции немало помогло то, что на первом месте фигу­рировали имена Коновалова и Третьякова. А между тем, я и тогда был в этом убежден, и ныне, мысленным взором обращаясь к прошлому, именно так и думаю. Правда, в совещаниях, где я участвовал, речь не шла о личных кандидатурах, но они были секретом Поли­шинеля. Да и этот секрет Третьяков быстро нарушил, созвав специальное «расширенное» заседание, чтобы получить от московской торговли и промышленности особые полномочия, представлять в будущей прави­тельственной комбинации купеческую Москву. Полно­мочия эти ему охотно дали: в тот момент в этих кру­гах настроение стало глубоко пессимистичным, но мно­гие думали, что если кто-нибудь надеется на то, что можно еще спасти положение, то мешать ему не сле­дует.

На собрания, где говорили о личности кандида­тов, меня обычно не звали. Мне было доподлинно из­вестно, что поводом «отвода» было мое участие в «эс-эровской» управе.

Помню поездку в Петербург, в присланном в Мос­кву министерском вагон-салоне... Ехали: Н. М. Кишкин, С. Н. Третьяков, С. А. Смирнов и я. Был еще присяж­ный поверенный П. И. Малянтович. А. И. Коновалов уехал раньше.

В Петербурге начались обычные совещания, про­исходившие в самых разных комбинациях. Скоро вы­яснилось, что из приехавших москвичей больше всех стремятся поработать «на пользу Родине» С. А. Смир­нов и П. Н. Малянтович. С. Н. Третьяков очень нервни­чал: может быть, причиной было то, что главной мос­ковской фигурой при переговорах был А. И. Конова­лов.

Из всех этих собеседований для меня наибольшее значение имела одна встреча, происшедшая у М. И. Терещенко в его известном особняке на Набережной. Кроме хозяина дома, были Коновалов и Третьяков. Я заметил со стороны Коновалова, в отношении себя, некоторую враждебность. Решил, что был прав, обе­щав Рудневу скоро вернуться в Москву, что для меня нет основания пересматривать это свое намерение, и в тот же вечер уехал. Перед отъездом, уже из любо­пытства, я был на общем совещании членов правитель­ства, кандидатов и особо приглашенных лиц, которое происходило под председательством Керенского в Малахитовом зале Зимнего Дворца. Правительство тогда сводилось к «Директории», — Керенский, Терещенко, Никитин, Верховский и Вердеревский. Кандидатов бы­ло довольно много, я даже не всех знал в лицо. Собра­ние было довольно сумбурное. Я сидел рядом с мор­ским министром Вердеревским, который сказал одну из лучших, во всяком случае одну из самых спокой­ных и деловых речей. Говорили о тревожности общего положения в виду начинавшегося наступления немцев на Петербург. Я не дождался конца собрания: мне нуж­но было ехать на вокзал.

Совещания продолжались еще два-три дня. В ле­вых кругах коалиция была не в моде, и они требо­вали однородного социалистического правительства. Но Керенский, с большим упорством и искусством, проводил коалиционную формулу и, в конце концов, поставил на своем. С московскими кандидатами у него состоялось соглашение, после чего они вернулись в Москву. Дольше других оставался в Петербурге С. А. Смирнов. Московские острословы говорили, что он опасался, что если он уедет, то министр-председатель забудет о его существовании.

Окончательное формирование правительства за­держалось, кандидаты нервничали, наконец, Керенско­му удалось преодолеть все трудности, и состав прави­тельства был опубликован. Коновалов был назначен министром торговли и промышленности и заместите­лем министра-председателя. Смирнов — государствен­ным контролером. Третьякову дали место председателя Высшего экономического совета. Бернацкий сохранил министерство финансов. Этот состав просуществовал, как известно, около месяца.