Были ли у отца в те, крымские тридцатые годы, друзья? Были, и немало. Более всех мне запомнился Сергей Иванович Забнин, известный крымский краевед-натуралист, открывший, в частности, остатки стоянок первобытного человека в знаменитой Красной пещере — Кызыл-Кобе. Эта археологическая культура с забнинских времен так и зовется — кызылкобинской. Но меня больше привлекали его коллекции насекомых, живые морские и сухопутные тварюшки, которых он в массе заготовлял для московских вузов и фабрики "Семья и школа", и я нередко даже просил отца: давай мол сходим к Сергею Ивановичу. Свои визиты к нему и роль его в становлении меня как биолога я подробно описал в своей книге "Миллион загадок" (Новосибирск, 1968). К слову сказать, мое увлечение биологией отец не очень-то одобрял. В отличие от матери, мечтавшей о том, чтобы я был вундеркиндом-музыкантом, отец предпочитал бы видеть во мне механика-конструктора, но, непременно, без высшего образования ("все инженеришки — дураки и тупицы").
Из более частых отцовских посетителей, а точнее, помощников, вспомню еще раз Валентина Аморандо — тоже мастера на все руки, работящего и безотказного, но менее образованного, чем отец. Он много лет работал у нас "в цеху" по маникюрным напильникам, о которых речь впереди — за жалованье, вероятно, приличное, так как каждый раз после получки мать закатывала отцу сцену (уж кто из них был прав-неправ — понятия не имею), и дома возникал очередной скандал.
Помошник отца В. Аморандо — дядя Валя в нашей мастерской.
К приемному, точнее, старшему сыну Толе отец относился — как бы это сказать? — удовлетворительно. За "хулиганство" ему, конечно, влетало, но не так чтобы уж очень; убедить же мать, чтобы ему справить хоть сносную одежонку, отец, несмотря на все свое всевластие, не
сумел, отчего злился на нее еще более. А потом, видать, махнул рукой.
По своим изобретательским делам отец неоднократно бывал в Москве, Ижевске, Серпухове, Подольске, Миассе, откуда следовали написанные его аккуратным почерком открытки, начинавшиеся, как правило, "Здравствуйте, уважаемая Ольга Викторовна" (странно, не правда ли?), и кончавшиеся, тоже как правило, неизменным "Витюшу целую". А о Толе — ни слова. Привозимые из столицы гостинцы предназначались, разумеется, главным образом, Витюше…
Зато для занятий всеми школьными и "внешкольными" предметами у нас дома были сверхидеальные условия — от чертежных принадлежностей (у каждого — своя персональная чертежная доска, рейсшина, готовальня и прочее) до богатейшей библиотеки, в которой одних лишь энциклопедий было пять: Брокгауз и Ефрон в "обычном" виде и еще одно издание — в очень толстых томах, "Народная энциклопедия", на переплетах которой была изображена женская фигура, высоко воздевшая яркий факел, озарявший справа достижения науки и техники, а слева — загнавший в угол перепуганных чертей и прочих "представителей" мракобесия; была еще какая-то французская многотомная энциклопедия, видимо, очень старинная, с полуфантастическими картинками-гравюрами; наилучшей из энциклопедий я считал "Новый энциклопедический словарь" из множества томов в черно-синих переплетах — к сожалению, это полезнейшее, но ныне малоизвестное (наверное, из-за малого тиража) издание прервалось из-за революции на букве "О". Я уже не говорю о разнообразных "Полных собраниях сочинений" и еще более многочисленных "Бесплатных приложений" к журналам (да, да, совершенно бесплатных, отличавшихся от "нормальных" разве что тонкой обложкой), из которых состояли толстенные кипы запомнившихся мне многотомников Альфреда Брема, Фенимора Купера, Луи Буссенара, не говоря уже о Шерлоке Холмсе, Джеймсе Бонде, Месс-Менд и прочих. Толя их "заглатывал взахлеб", что было "неприлично", и от матери ему приходилось забираться с книгой в крону высокого зеленого вяза с непрозрачно плотной листвой: этот вяз рос у наших сараев.
А вот отец Толю за книги не ругал. И на том, как говорится, спасибо…
Кто меня научил читать — отец или мать — не помню. Может даже и никто, а просто книги. А скорее всего пишущая машинка: их у нас было несколько, отец немало изобретательствовал и по этой части. Наиболее ходовой в доме была портативная машинка "Ампир" с двумя регистрами — это значит, что на клавишу приходилось не две, как сейчас, а три литеры (знака), и пальцы левой руки почти всегда лежали на регистровой педали. Зато хорошо помню: печатать я научился гораздо раньше, чем писать. Даже на двухрегистровом "Ампире" тарахтел куда быстрее, чем любая ручная "скоропись", притом без опечаток. "Ампир" честью и правдой служил нам с отцом аж до моего уральского ареста.
Как бы то ни было, "технической" стороной своей ранней грамотности я обязан своему отцу.
Ну и напоследок даю тебе список изобретений, на которые отцу удалось "выбить" официальные признания в виде авторских свидетельств, внесенных в Государственный реестр изобретений СССР (номер, дата приоритета, название): 28415, 2.Х.1931 — арбалет; 39730, 5.05.1933 — станок для изготовления скрепок для бумаг; 31895, 17.11.1932 — пишущая машина; 40676, 28.04.1934 — токарный станок для нарезания резьбы; 14450, 16.01.1926; 21634, 1.02.1930; 35534, 5.05.1933; 37082, 15.04.1934; 37966, 14.05.1933; 44108, 5.12.1934; 49739, 25.11.1934; 49740, 4.05.1936; 56368, 20.07.1937 — его станки для насечки напильников и приспособления к ним.
Экстравагантно название изобретения № 62081 с приоритетом 31.07.1938 года — "Гидросепаратор для добычи золота". Но о нем — когда-нибудь в следующий раз. А закончу это письмо об отце его словами, обращенными к Н. С. Хрущеву:
"…Это было в те годы, когда тресты Главзолота украшали золотые бюсты начальника Главзолота тов. Серебровского, "автора" толстейшей книги в щедро позолоченном переплете "На золотом фронте" (А.П. Серебровский был крупным партийно-"золотым" деятелем, он восславлен даже в Большой Советской Энциклопедии — но прадед твой Степан Иванович Гребенников "шишек" даже такого масштаба не боялся. — В. Г.).
Свободное копирование
