Дополнения. К событиям на Ходынском поле

К событию на Ходынском поле во время коронации Николая II-го

 Коронация Николая II-го застала меня во время моей службы в Павловской больницы. Задолго до назначенного для нее дня носились слухи о том, что она будет особенно торжественна, что будут устроены по поводу ее народные гулянья на Ходынском поле, что будут раздаваться народу подарки и т.д. Вот эти-то слухи, усиленно раздуваемые газетами, много помогли тому, что празднование должно было быть особенно торжественным и многолюдным. Устройство народных гуляний и раздача подарков поручена была особой комиссии под председательством моего старого приятеля и кума Николая Николаевича Бера и помощника его полковника Иванова, заведовавшего дворцами в Варшаве. Тогда носились слухи, неизвестно откуда почерпнутые, что будто бы бывший в то время генерал-губернатором в Москве великий князь Сергей Александрович остался очень недоволен тем, что устройство этих торжеств было поручено не ему, а Беру, и это сразу породило в нем недоброжелательное отношение к коронационной комиссии, что потом высказалось в очень печальной, трагической форме. Слухи о царских подарках были до смешного нелепы: например говорили, что каждая женщина, пришедшая на эти гулянья, получит в подарок корову, а мужчина - лошадь. Но никто не хотел верить этой нелепости и не подумали о том, где же взять столько скота и где поместить его, чем кормить до раздачи. Но слухи пущены и им верили. Я знал из первоисточника, т.е. от Николая Николаевича Бера, который жил в это время в Москве на тверской, что царские подарки будут состоять из 1/2 фунта вареной колбасы, 1/2 филипповских пряников сладких, жестяной эмалированной кружки с оттиснутым на ней орлом и большого носового платка бумажного, в который должны быть завернуты все эти вещи. На платке будет напечатан Николай II-й с супругой и еще что-то относящееся к торжеству. Кружки предназначались для питья из них пива, которое должно быть роздано прямо из бочек завода Горшанова и К. Платки были заказаны в количестве нескольких сот тысяч штук одной из Московских фабрик, а эмалированные кружки (цвета бело-сероватого мрамора) в Австрии, потому что в России спрашивали за них фабриканты очень дорого. Вообще же в распоряжение комиссии отпущено было 60 миллионов рублей. В эту сумму вошла и плата за наем квартир для приезжих высокопоставленных особ и их заместителей. А плата эта была довольно велика, если принять во внимание, что владельцы домов и квартир должны были, хотя и временно стеснять себя и поставить в занимаемую квартиру все, что у них есть наилучшего из мебели. Для тех же особ были наняты и лошади и роскошные экипажи, которыми никто другой не мог в это время пользоваться.

День коронации был 15-го мая 1896 года, а народных гуляний день 17 мая. Перед этим был торжественный въезд в Москву царя с семьей из Петровского дворца в Кремль, т.е. по всей Тверской улице, которая сплошь была засыпана более чем на вершок желтым песком, взятым с Ходынского поля. Этот въезд мы видели из квартиры П.И.Дьяконова, который жил тогда в доме Порохов-щикова и окна квартиры его выходили на Тверскую улицу. Въезд действительно представлял собой что-то грандиозное. Сам царь ехал верхом на прекрасном выдрессированном коне, а кругом него на некотором расстоянии ехала стража казаков, одетых в красные кафтаны и с ружьями наперевес; бросить в него в это время хорошую бомбу ничего не стоило: можно было бросать даже в цель. Впереди всех ехал в открытой коляске наш московский обер-церемонейстер В.А.Нейдгардт с жезлом, сверкающим алмазами; за ним шли скороходы и арапы(арабы), из которых один даже захромал. Ехали верхом и какие-то народы в халатах и сидели на конях так ловко. что представляли собой как бы одно целое вместе с конем; а за верховыми уже тянулись целой вереницей золотые кареты, в которых сидели дамы из царской родни. Описывать весь этот поезд и вообще весь выезд я не в силах теперь: отчасти многое забыл, а отчасти потому что был он описан тогда же в московских газетах, где он назывался “торжественный кортеж”, а лавочники, не знающие иностранных языков, читали “Торжественный кортеж” и по прочтении удивлялись, что ничего не сказано про карты. На следующий день после выезда, по городу разъезжали герольды, одетые в какие-то средневековые костюмы и шляпы в сопровождении трубача. На перекрестках и площадях они останавливались и трубач трубил сбор, на который, конечно, сбегался народ посмотреть на невиданное и неслыханное зрелище, тем более, что герольд одет был в фантастический костюм с большим черным орлом на груди и на спине. Герольд громко читал по бумаге объявление к народу о том, что такого-то числа, месяца и года состоится в Москве, в Успенском соборе священное коронование их величеств, а затем будут празднества на Ходынском поле. Все это, конечно, увеличивало желание побывать на этом поле, любопытство сильно разжигалось. Кроме того, еще вся Москва видела, что в Кремле готовится что-то необычайное: по стенам кремля, по всем их выступам, какие-то люди (говорили, что это матросы) что-то прибивали и завинчивали; потом узнали, что это они проводили электрические провода. Даже были установлены многочисленные лампочки на колокольне Ивана Великого и на его кресте. Сделанная за несколько дней до коронации проба освещения оказалась очень удачной: весь кремль со всеми своими стенами и зданиями осветился менее, чем в одну минуту. Красная площадь, на которой были и мы, узнавшие от Бера о предстоящей пробе, была полна народом, и давка была здесь невероятная. Само собой разумеется, что любопытству пределов не было.

Народное празднество назначено было с утра 17 мая. Накануне этого дня, когда я ехал на фабрику, я уже встречал группы народа, шедшие на Ходынку с узелками и корзинками в руке; это шли те, которые не особенно рассчитывали на царское кушанье и несли с собой пищу на ночь. К вечеру того же дня мы получили сведения о том, что на Ходынке происходит что-то невероятное, что уже задавили там несколько человек, что выпущенные по Манифесту из тюрем уголовные преступники делают в толпе свои дела довольно успешно и для этого не стесняются ничем и даже передвигаются по плечам и головам сгрудившейся толпы. Сперва этому мы не верили, а потом убедились в правоте сообщаемого. Что было там вечером и ночью - это не поддается никакому описанию, хотя и писалось тогда во многих газетах; были даже описания от иностранных корреспондентов с приложением очень хороших и вполне правдивых рисунков. Чтобы дать ясное понятие о причинах, вызвавших всю катастрофу, я скажу следующее в коротких словах. Для народных гуляний отведен был довольно большой участок земли, прилегающий одной стороной непосредственно к шоссе, идущему из Москвы мимо Петровского парка, а остальными вглубь Ходынского поля; весь участок был обнесен столбами с пропущенными через них канатами; на этом участке были поставлены карусели, качели, мачты и т.п. Прямо от шоссе шла очень глубокая канава, из которой вынимался песок и по мере того, как вынимался песок из канавы (грунт здесь сплошь песчаный) он выбрасывался на край канавы, обращенной к Москве, а выбирали его на этот край гораздо больше против того, что нужно было для засыпки Тверской улицы. Подъезжавшие к канаве колымажки увозили песок сколько было нужно, но его осталось на краю канавы все-таки очень много, так что образовался целый бруствер, величиной, т.е. высотой почти в 3 аршина, а так как он лежал на берегу канавы, которая была тоже не мельче 3-х аршин, стало быть от верхушки бруствера до дна канавы было не менее 6-и аршин. По другой стороне канавы тянулся ряд буфетов, около 70-ти, с промежутками между ними аршина в три или немного больше. Предполагалось, что народ будет подходить к этим буфетам со стороны канавы, где будут получаться подарки из рук артельщиков и получившие вступят на поле увеселений. Здесь же установлены были краны с водой (их было тоже не менее 70). Всю ночь, бывшую довольно теплой и душной, на всем поле между канавой и Москвой теснился народ не двигаясь дальше верхушки песчаного вала, а когда утром, при восходе солнца кто-то крикнул “раздают”, вся масса народа двинулась к буфетам и многие не могли удержаться на песчаной насыпи, падали на ней, сваливались в канаву, на дно, а напирая они шли как бараны без разбора поперек канавы, давили тех, которые попали туда, а их самих давили следующие за ними и потому эта канава скоро наполнилась задавленным и растоптанным народом. Через них, задавленных, прошли десятки тысяч людей, спешивших получить подарки. между буфетами промежутки оказались узкими и тут тоже происходила давка. С нашего больничного двора был там один мальчик (Миша дьякона Дроздова), который к 10 часам утра уже пришел домой и рассказывал, что он видел, как народ давил друг друга, а в 5 часов дня (я был дежурным в этот день) в больницу было доставлено 46 трупов, привезенных на дрогах, на которых ездят пожарные, а так же и в фурах для перевозки мебели, причем тогда такая повозка не была закрыта и из нее торчали наружу то руки, то ноги трупов. Эта перевозка совершалась среди белого дня через весь город с той целью, чтобы разместить их в часовни при больницах и тем самым избегнуть скопления народа на Ходынке. Когда у нас разгрузили повозки, разложили мертвецов рядами на дворе, явилась масса народа, разыскивающего своих родных. Так как оставлять на дворе такую массу трупов на ночь я считал неудобным и велел перенести их в подвал при часовне. Подвал этот небольшой, для местных нужд, а потому пришлось класть трупы в несколько рядов, как поленья дров и ждать дальнейших указаний о том, что с ними делать, до каких пор их хранить. Ночью явилось распоряжение по телефону от Почетного опекуна о том, чтобы к утру в больнице не оставалось ни одного трупа, чтобы они все были перевезены на Ваганьковское кладбище, где уже готовилась грандиозная братская могила на 6000 человек. Но какими же средствами выполнять это распоряжение? Где больница возьмет столько гробов? Как она может на одной казенной лошади перевезти такую массу трупов, какая была доставлена на нескольких подводах и даже в фурах мебельных? По просьбе больницы последовало разрешение бранд-майора воспользоваться пожарными перевозочными средствами и весь подвал к утру был очищен. Наш Ураноссов сперва все старался, чтобы народ расходился, не скоплялся на больничном дворе и не велел больше никого впускать на двор, а когда стоявшего у дверей сторожа не слушали, он велел запереть ворота; народ полез через забор. Ураноссову оставалось лишь уйти домой, потому что по его адресу стали сыпаться слишком резкие и даже бранные замечания, что он и сделал и все стихло; без него стало лучше.

Когда масса народа двинулась к буфетам, произошла необычайная давка, давшая настолько много человеческих жертв, что ими была заполнена вся канава в 3 аршина глубиной и длиной около версты. Первыми в нее попали те, которые стояли на верху песчаного бруствера и не могли удержаться на нем; когда они заполнили всю канаву, тогда по ним, как по мосту, шли следующие и давили друг друга уже по другую сторону канавы, между буфетами, где промежутки оказались очень узкими. Кроме того, было много задавлено и в толпе еще с вечера, так как выбраться из толпы не было возможности и лишь по времени из нее какими-то непонятными силами выбрасывали людей из толпы и, конечно, выброшенных никто не думал подбирать.

Кроме этой огромной толпы, стоявшей с вечера, утром 17 мая двинулась еще толпа в несколько тысяч человек, преиму-щественно из рабочих фабрик Прохорова (что около Трехгорной заставы). Эта толпа шла не по дороге, а целиком по полю между местом русско-французской выставки и краем Ходынского поля; по пути она наткнулась на бывший здесь колодезь, который рылся для выставки, не вырылся до воды и потом был заброшен; отверстие его заложили бревнами и засыпали сверху песком и с тех пор на него никто не обращал никакого внимания. Двигавшаяся здесь толпа раздвинула бревна, частью продавила их и попала в колодезь. Сколько попало туда людей - в точности не известно, но несомненно, что колодезь был наполнен ими до краев, стало быть их было там несколько сот. Вынимали их потом в течении трех недель по ночам и в конце третьей недели вынули еще живым швейцара Мясницкой больницы. Непонятно и невероятно, как он остался жив, лежа между трупами столь долгое время без пищи и воздуха; но что он был жив - это видно уже из того, что он мог назвать себя и сказать, кто он таков.

Весь колодезь не могли очистить, в нем осталось еще много трупов; перестали их вынимать лишь потому, что работа стала очень опасной от трупного запаха и опасность осыпей со стен колодца. Всего похоронено было на Ваганьковском кладбище более 6000 человек, которые погребены по распоряжению Московской администрации, да еще многие похоронены родственниками, признавшими своих между задавленными. И вся эта масса народа была задавлена вне того места, которое обведено было канатом и назначено собственно для гуляний и увеселений. Московская администрация, отдавая место коронационной комиссии, указала ей на то, что вне обведенного места она, комиссия распоряжаться не может и уже это одно снимает с нее всю ответственность за происшедшее и падающую всецело на администрацию, т.е. на Генерал-губернатора с его полицией, иначе на Великого князя Сергея Александровича и обер-полицмейстера Власовского.

Когда я по приезде из Пензы жил в Барановке, мне попал в руки очень важный документ, а именно письмо Н.Н.Бер, написанное им генералу Холщевникову по просьбе последнего. Он просил Бера написать ему совершенно правдиво, как священнику на исповеди, не утаивая ничего и не извращая, для того, чтобы он, Холщевников мог бы изложить всю правду Государю. В этом письме Бер обвиняет Власовского в недеятель-ности, а относительно Сергея Александровича говорить не желает, прося Бога положить хранение устам его и дверь ограждения устным его, иначе говоря боится назвать его виновником всего происшедшего.

Замечательное дело, что на завтра после этой катастрофы объявлено было, что государь, желая прийти на помощь семействам пострадавшим на Ходынке, сделал распоряжение о том, чтобы потерпевшие семейства делали свои заявления в особо назначенную комиссию о том, что глава семьи пострадал там или умер и если такое заявление подтвердится из собственных сумм государя эти семейства получат по тысяче рублей. Разно понималось это распоряжение и некоторые думали, что под главой семьи подразумевается не тот, кто правит ею, а старший летами в семье; например дед. И в мое отделение поступил совсем слепой старик, который несколько лет провел на печи. У него все тело было в синяках, как бы от ушибов. Он был настолько слаб, что едва говорил, но на следующий день оправился и на мой вопрос, зачем он пошел на Ходынку, когда он слепой и все равно не мог видеть ничего, он мне ответил, что он вовсе и не был там и уже несколько лет не выходил из дома. А отчего же у тебя синяки по всему телу? А оттого, что меня взяли с печи, взвалили на телегу, сели втроем и всю дорогу до больницы щипали меня и били, приговаривая, чтобы я помнил Ходынку и говорил бы докторам, что меня измяли там. Родные считали его главой семьи и думали в случае его смерти получить за деда тысячу рублей. Иначе говоря пожелали продать дедушку за эту цену, попытались торговать дедом. Конечно, они были разочарованы в своих ожиданиях и взяли деда обратно с неприятным к нему чувством; они не сообразили того, что слепые не ходят на общественные зрелища. Были между потерпевшими и действительно помятые, но они не были главами семейства и, стало быть, ничего не получили, а из тех, которые получили ожидаемое, часть тысячи где-то застряла, и лишь остатки ее дошли по назначению.

Я должен отметить, что ни на одном из 46 трупов, доставленных на больничный двор, я не видел следов крови, хотя и осмотрел их всех, хотя и не подробно; все они издавали явный трупный запах, стало быть, они были задавлены или ночью или еще вчера вечером, иначе такого запаха не было бы. Почти все были обуты не в московскую обувь, а в веревочные лапти, достаточно поношенные, стало быть, это были люди, пришедшие откуда-то издалека. Один только был, вероятно москвич, по профессии карманник, потому так думаю, что когда его вынули из фуры, у него из кармана выпало несколько карманных часов, вероятно, похищенных у его соседей в толпе. Но это был единственный случай. То же наблюдение передавали мне потом и из других мест, куда свозились трупы. Все это были иногородние, пришедшие посмотреть на батюшку царя и его семью и вместо удовольствия нашедшие себе погибель.

Для расследования причин этой катастрофы назначена была особая комиссия под предводительством бывшего министра Юстиции гр.Пален, но он, как хитроумный немец, видя из следствия всю вину Сергея Александровича и желая его выгородить, повел дело так, что виновных не оказалось, что задавленные сами себя задавили, а все власти остались правы. Даже обер-Полицмейстер Власовский и тот оказался совершенно прав. Замечательно показание его. С первых же слов оно было неправдоподобно. Оно начиналось словами: “Накануне катастрофы (т.е. 16 мая) я узнал частным образом, что на Ходынском поле готовится народное гулянье и там начал собираться народ. Какой же он начальник полиции, если он только накануне узнал о предстоящем огромном стечении народа, о чем знал даже малый ребенок? Дальше он говорил, что на Ходынском поле не было воды, а для чего же были устроены несколько десятков (70?) кранов, соединенных с водопроводом, как не для воды? Но ведь и драка-то была не на огороженном месте, где были краны, а вне его, т.е. на том месте, до которого не имела права касаться коронационная комиссия и которое было в ведении московских властей.

Теперь, когда со времени этого несчастного события прошел уже не один десяток лет и когда не осталось почти никого от бывших московских властей, ни кого либо от коронованных и им близких, нет и самого царя, многое уже изгладилось из моей памяти, но тогдашние газеты были полны описаниями всех сторон этого события. К ним-то и отсылаю читателей, желающих ознакомиться с ним подробней.

<........>

Но довольно говорить об этой печальной истории; в ней не было радости никому, а так или иначе были лишь грустные явления. После нее пошли все такие события, которые говорили за то, что если не будет коренной перемены в управлении, дело пойдет совсем скверно. Но такой перемены не произошло. Наступила русско-японская война с ее печальным для нас концом, затем малая революция, русско-германская война с исходом еще худшим, наконец, революция, перевернувшая весь строй русской жизни.