Дополнения. Московская полиция - 1

Московская полиция

 Московская полиция за 50 лет до настоящего времени. Она ничем не отличалась от общероссийской полиции, которая никогда и нигде у нас не стояла на высоте своего назначения. Служащие в ней всякие чины были все люди желавшие хорошо пожить, т.е. вкусно и жирно поесть сладко, а пожалуй и пьяно попить, весело провести вечерок, не считаясь с тем, какими мерами или средствами все это приобретается. Здесь между служащими попадались и такие лица, которым следовало бы сидеть на скамье подсудимых, а не следить за нравственностью населения, предупреждать проступки и преступления. Здесь были и люди, вышедшие из мелкой чиновничьей семьи или среды, были и бывшие гг. офицеры, которым не везло на службе или по семейным делам нельзя было оставаться в полках; последних было, кажется особенно много между московскими приставами; большинство были или майоры или даже полковники, а оберполицмейстер был, конечно, генерал, как ему и полагалось по должности; помощники его были генералы; между ними были и бароны. Все это носило по внешности безупречный, опрятный вид, но если бы кто-нибудь поисповедовал такую безупречную особу, а она чистосердечно покаялась, то оказалось бы, что это великая грешница.

Насколько были выгодны тогда все полицейские должности, видно из того, что когда решено было учредть должность полицмейстера при Московском Воспитательном Доме, там в числе многих подавших прошения на нее было одно от вице-губернатора какой-то губернии. Казалось бы не велика должность эта, а опытные люди находили, что это лучше вице-губернатора, хотя вся деятельность ограничивается стенами казенного учреждения и не переходит за них.

В Москве, еще до моего приезда туда, славился своей деятельностью пристав Тверской части Пяткин, о котором ходило множество рассказов. Это своего рода Шерлок Холмс или Пинкертон или как его может быть иначе называть и о котором написана целая книга; ее читали во все России в 90-х годах и восторгались, особенно юноши тогдашнего времени, а выдержки из нее были помещены в одной уличной газетке, кажется “Московском листке”. Этот Пяткин был грозой для мелких воришек, но милостив для крупных воров, имена которых он отлично знал, но не трогал их, потому что многие из них принадлежали к известным фамилиям и их дядюшки со связями и родством, всегда готовые, во избежание скандала замять дело проворовавшегося родственника. Пяткин славился своими розысками, лично же для себя он наживал этим мало, довольствовался подарками за найденное; но другие приставы имели другую задачу - наживу личную и таких в Москве было большинство. Между ними на I-м плане стояли: пристав 2-го участка Пятницкой части Уханский или Ухтомский, у которого по выходе в отставку появился большой оригинальный дом на Зацепе, пристав Роговской части полковник Дремякин и самый замечательный на всю Москву Замайский - пристав Стретенской или Мясницкой части. Этот мог сообщить в течении трех дней у кого из обывателей, что именно украдено, а если необходимо было по службе представить украденное по принадлежности. Кроме того он держал свою часть в порядке: т.е. улица была своевременно подметена, на заборах не было пакостных надписей, дворы чисты, все живущие в его части имели виды на жительство, все записаны в домовых книгах, не было никого из беглых солдат. Если же случались нарушения этих порядков, Замайский узнавал об этом ему одному ведомым путем раньше домовладельцев, у которых это произошло. Являлся он к нему для составления протокола о совершившемся и намекал, что протокол еще не составлен и... стало быть, может быть составлен в том или другом духе, но во всяком случае составление его неизбежно уже потому, что дело получило огласку, доказательством чему служит то, что он, пристав явился на место происшествия, а составление протокола в том или другом духе стоит известных усилий, стало быть... и пр.

В результате разговоров получалось то, что несколько радужных (100р.) бумажек из кармана домовладельца невидимым для других путем переползало в карман Замайского. И всякое дело, до которого он касался, давало один и тот же результат, почему и понятно было на какие средства он жил и притом очень хорошо. Он, конечно, занимал не роскошную квартиру, чтобы на это не могли указывать недоброжелатели, а сравнительно скромную, но изящно обставленную, не держал лошадей, чтобы это не бросалось в глаза начальству, не держал повара, а повариху, которая просто называлась кухаркой, хотя готовила лучше любого повара. В его участке находился дом Рещикова, где была воровская главная квартира (как я уже говорил) и там он мог видеть по утрам многие украденные в минувшую ночь вещи по всей Москве. Наилучшие вещи, наиболее интересные, а особенно старинные, он оставлял себе, как любитель антиквар и их у него образовалась целая кол-лекция. Я помню, как при мне говорил профессор И.В.Варвинский, что он однажды был приглашен к заболевшему Замайскому и по окончании занятия с ним подошел к стоявшему в той комнате, в которой лежал больной, стеклянному шкафу, наполненному старинными серебряными и золотыми вещами. Варвинский и сам был знаток таких вещей и с удовольствием стал их рассматривать и каково же было его удивление, когда между ними он увидал свою вещицу, несколько лет уже как пропавшую у него. Это его очень заняло и он просил показать ему ее. Замайскому понравилось, что профессор интересуется его коллекцией и он предложил ему взять себе на память любую из вещей. Варвинский выбрал свою. да что Вы, г. профессор, выбираете такую дрянь, здесь есть более ценные и интересные вещи, чем эта, возьмите, если хотите и ее и еще что-нибудь; я люблю подарить что-нибудь человеку понимающему толк в вещах. Но Варвинский удовольствовался только своей вещицей и привез ее домой.

Замайский служил долго на своем посту, составил себе имя хорошего пристава, хорошее состояние и хорошее же имя как грозы воров. Это был мужчина высокого роста, чисто выбритый, слегка надушенный, неумолимый в исполнении своих обязанностей, деликатный как жандармский офицер с дамами в обществе, исполнительный по службе, внешне вполне корректный. Я знал его хорошо в то время, когда жил в клиниках, потому что клиники были в его участке.

Полковник Дренякин - пристав в Рогожской части наживал состояние тем, что у него весь участок или по тогдашнему часть, составлявшая несколько теперешних участков, была населена богатым купечеством средней руки, но по преимуществу серым, описанным Островским, которое знало очень хорошо, что он любит, чтобы его величали полковником и стало быть чествовали соответственно его высокому чину не один раз в год, а несколько, помнили бы, что у него есть семья, жена и что оба они носят имена, данные им при святом крещении, что в году бывают праздники, в которые желательно каждому человеку по его чину и званию быть веселым и довольным, что каждый благонамеренный обыватель потому и называется благонамеренным, что никогда даже во сне не забывают этого. Всю эту мораль он отчитывал каждому из обывателей его части, если только он вздумал бы оказать какое-нибудь сопротивление, такому непокорному грозила большая неприятность: тогда можно было ставить постоем в дома обывателей городовых, без точного обозначения их числа. Что же мог сделать домохозяин, если к нему ставили человек 5-6 таких квартирантов? Жаловаться? Кому? Тому же приставу прежде всего, а потом уже и на пристава начальству его. А где же взять столько смелости, чтобы идти с жалобой на пристава и кто будет писать на него прошение? А чтобы пожаловаться полицмейстеру, для этого нужно запастись гладкой бумажкой и побольше; да чтобы дойти до самого то полицмейстера сколько нужно всяких расходов преодолеть. Сочти-ка все это, во что обойдется твоя жалоба. Положим, что по твоей жалобе переведут пристава в другую часть, а к тебе на шею посадят другого, ведь этот другой отлично будет знать, за что перевели отсюда его предшественника, кто был причиной этого и стало быть будет смотреть на тебя как на человека беспокойного. Нет. Ворон ворону глаза не выклюнет. Лучше уж делать так, как требуется Дренянкиным: оно и спорее и надежнее и дешевле. Конечно, мелочь какая-нибудь, в роде мелких мастерков не зналась с приставом: для нее достаточно было и квартального надзирателя и постовых городовых.

Кроме приставов, была еще не маловажная особа в полицейской части - это письмоводитель, через руки которого проходила вся письменная работа. Когда части были разделены на теперешние участки, в каждом из них стало по несколько канцелярий, т.е. в каждом участке своя, свой и письмоводитель. Мне хорошо был знаком состав полиции 2-го участка Серпуховской части, особенно письмоводителя его, мой пациент Василий Пименович Торнарг, которому я сделал даже tracheotomia. Он говорил мне, что всю ту сумму, которая отпускается приставу на канцелярию, т.е. жалованье всем служащим, канцелярские расходы и наем квартиры - все это пристав оставляет у себя, а служащим предоставляет пользоваться доходами, главным образом отсутствием сдачи при уплате за что-либо марками и праздничными подарками от домо-владельцев. Сколько же было этих доходов, если одной бумаги и шнуровых книг изводилось более, чем на тысячу рублей в год, да кроме того нужно было платить жалованье всем писцам. И все же письмоводители находили возможным вступать в такие соглашения с приставами, жили не бедно и позволяли себе поигрывать в картишки, проигрывая и выигрывая наличными по 200-300 рублей в вечер. А если гости играли у него, так еще нужно было и угостить их, покормить и напоить.