Не пора ли мне сказать теперь и о том впечатлении, которое у меня составилось относительно рабочих за все время моей 24-х летней службы при фабрике?
Общее впечатление у меня то, что в последние годы они стали гораздо требовательнее, чем это было раньше, и какие бы условия с ними не заключали при принятии их на работу, они в первое время молчали, а потом начинали пренебрегать ими, если они не доставляли им прямых выгод. Особенно в этом отношении отличились молодые рабочие, и чаще холостые, по моему самые безнравственные из всего человеческого рода. Для них нет ничего святого и те из них, которые побывали в школе, выучились с грехом пополам читать, эти самые невозможные люди. Они свой досуг проводят в карточной игре или в орлянку; в шата-ньи по улице, если есть деньги - в заседании в трактире и пенье скверных песен. Все эти песни-частушки с искусственным, но неудачным остроумием - это произведения фабричных. Я заметил, что когда на фабрику поступает мальчишка в I-й раз только что пришедший из деревни, как он уже врет, говоря, что ему сравнялось 15 лет, хотя на самом деле и по метрике видно, что 15-й год еще не окончился; на вопрос почему он так говорит, он всегда отвечает, что это поп наврал или случайно ошибся, а он сам верно знает, что ему уже прошло 15 лет и теперь идет 16-й. Поступивши на фабрику он смотрит волчонком, всюду озирается и присматривается ко всему с недоверием и в свободные от работы часы - спит. Ни с трактирами, ни с другими притонами он еще не знаком, иногда ходит в церковь, где ведет себя хорошо, по-деревенски или ходит по улице; в компании придерживается больше своих однодеревцев и постепенно накопляет силы, чтобы потом развернуться в тот махровый цветок, который называется настоящим фабричным. Первое действие его по преображении из деревенского в городского начинается с того, что он покупает себе красную рубашку и черную жилетку с блестящими пуговицами, новый картуз с лакированным козырьком и только. Преображение его наступает обыкновенно через три месяца по наступлении на работу; скопившиеся за это время деньги идут на покупку сапог с длиннейшими голенищами, которые сидят на ноге со мно-жеством складок, а будучи сняты и растянуты - оказываются длиной более аршина. Как надевание, так равно и снимание их сопровождается громадными усилиями, особенно если взять во внимание то, что они надеваются не на чулок, а на портянку. Такие сапоги, лет 20 назад стоили 15-16 рублей, что, конечно, было недешево, а потому и нужно было их беречь, а для этого покупались еще глубокие резиновые блестящие калоши, которые и надевались на сапоги, хотя бы на улице была пыль.
Дальше оставалось лишь купить черные штаны и пиджак, что делалось при следующей получке. И вот представьте себе парня полгода назад прибывшего из деревни: он одет в пиджак (спинджак, по его произношению), в черные штаны, заправ-ленные в голенища со множеством складок, резиновые калоши, жилетку с металлическими пуговицами, красную рубаху навыпуск из-под жилетки и фуражку с козырем, не закрывающим лоб или глаза, а торчащим вверх неизвестно зачем, а из-под него торчит клок нечесаных волос. Картина готова; нужно только, чтобы она оживилась, а для этого в кармане хранятся семена подсолнуха, в изобилии поедаемые, причем шелуха сплевывается с таким приемом, что одна половина скорлупы остается на губе; целое зерно тоже не кладется в рот, а как-то всегда вбрасывается особым приемом. Для полнейшего оживления фигуры нужно только, чтобы она заговорила, а для этого есть большой запас всякого сквернословия и самых непристойных песен местного происхождения, которые и выливаются из уст фигуры целым фонтаном, точно они ожидали, чтобы их выпустили наконец на волю. С этих пор он идет уже неуклонно по одному и тому же пути, если к нему не присоединится еще пьянство. В последнем случае вся одежда его или закладывается без надежды на выкуп, или продается или пропивается и владелец ее остается в рубище. Раз побывавший в таких условиях, т.е. наживший одежду и пропивший ее, навсегда остается в таком положении, то в виде фабричного франта, то почти без всякой одежды и кончают такие люди тем, что совсем отбиваются от деревни, становятся никуда не годными рабочими, да их нигде и не принимают, хотя они и обходят все фабрики; в конце своей жизни, беспутно проводимой, они поселяются на Хитровом рынке, живут там, чем Бог пошлет, не смущаются и нищенством и кражей, попадают в острог и в больницу для чернорабочих, где и умирают, а трупы их поступают в университетский анатомический театр для студенческих упражнений. Это кажется единственная польза от них, которую они приносят помимо своей воли и своего желания. Подобных лиц прошло перед моими глазами немало. Чтобы им не дать, в какие бы условия они не поступили, какие бы обещания они не давали - все побеждает страсть к алкоголю и надежда на то, что человек надеется на себя, что он все сможет сделать, что всякое дело ему не впервой. Эта-то самонадеянность и губит их. Кроме пьянства свободное время убивается еще картами. Играют в азартные игры конечно на деньги, а когда они проиграются оценивается одежда, прежде всего верхняя, а потом остальная. Бывали такие несчастные игроки, которые в конце игры оставались в одной рубашке.
Я по собственному опыту знаю, насколько трудно бывает иногда удержаться от игры, но знаю также и то, что у них это свойство почти поголовное и они предаются ему всецело, забывая все окружающее. Нередко бывало, что проигравший с себя все до рубахи вспоминал, что противник сделал что-то неладное во время игры, тот оспаривал, начиналось препирательство, кончавшееся дракой, кровопролитием, а иногда и сразу пускался в ход нож, помню, что был однажды случай, что проигравший четыре рубля всадил противнику складной нож шириной около дюйма, прямо в живот и выпустил из него петлю кишки такой величины, как обыкновенная чайная чашка, больной был доставлен в фабричную больницу; рана зашита, заросла через неделю и противники помирились, причем виновный должен был выдать потерпевшему бутылку водки. Некоторые из рабочих были знакомы со студентами университета, вышедшими тоже из народа, желавшими выдвинуться перед товарищами и для вящей популярности выставлялись или социалистами или революционерами, мало знакомые с делом, получившие все свое социалистическое знание из двух-трех брошюрок сомнительного достоинства, они бросали семя своего учения на восприимчивую почву, уснащали свои речи громкими задирающими словами, внушали молодежи, что все равны, что богатство, находившееся не у них, должно принадлежать им, что богачи обокрали их отцов и дедов и теперь должны возвратить внучатам все награбленное. Такие речи, конечно, находили слушателей и те, не передумавши их, не переваривши, принимали все на веру и в свою очередь сообщали своим близким. Так устанавливались и те партии, которые имели впоследствии такое огромное значение и привели к таким печальным результатам. Между подстрекателями и выражению неудовольствия особенно отличался молодой парень Васька Петухов, который наслушался у знакомых ему студентов всякой революционной всячины и резко с жаром произносил свои речи, призывая отнять фабрику у хозяев, утверждая, что не хозяева, а рабочие ее создали. Рабочие сперва его слушали и согласились; он призывал к забастовке, но это ему не удалось; тогда он со своими приятелями начал угрожать тем, которые не шли на забастовку, что они убьют их детей или жену(у кого кто есть) и тогда решили, чтобы сам Петухов ушел с фабрики. Он согласился, но пожелал взять за это выкуп с рабочих.
Свободное копирование
