Из Парижа я выехал через Страсбург обратно в Россию, т.е. поехал в Мюнхен, Штуттгарт и Вену. Ни в том, ни в другом городе я не останавливался, кроме того срока, в который поезда не ходят, как, например в Штуттгарте, где железнодорожный вокзал на ночь, т.е. с 8 час. вечера до 5 час. утра закрыт, и все приезжающие до 8 час. должны удаляться в гостиницы: в поездах оставаться нельзя, - пожалуйте к 5 час. утра, тогда и поедете. В силу этого пришлось идти в гостиницу и ночевать там. Хотя посмотреть на город и то не удалось за поздним временем; видел только часть знаменитого сада, в котором на каждой лавочке сидели парочки и нежно ворковали. Но мне не было никакого дела до них.
Дорога до Вены по местам довольно красивая, весьма разнообразная, иногда какими-то зигзагами взбирается довольно высоко на хребты гор и постепенно спускается с них тоже зигзагами; вообще этот переезд стоит того, чтобы взглянуть на него, особенно в ближайшей к Вене части. Спутников в этом поезде было немного, и потому была полная возможность переходить в вагоне от одного окна к другому никого не стесняя. В Вену приехали утром часов около 9. Меня встретил на вокзале д-р Андрей Дмитриевич Забелин, с которым я познакомился еще в Лейпциге, и который там занимался в институте Конгейма, стараясь рассмотреть, как растут раки, а мы говорили, что он желает узнать где раки зимуют. Он уже нашел для меня и комнату в три окна на улицу, довольно большую, светлую и, конечно, чистую, по цене не дорогую, в ней я и поселился. Это было в центре города, близ Клиник и Кольцевой улицы (Ring). На завтра я был уже в клинике знаменитого хирурга Бильрота. Пройти к нему не составляет никакого труда; он благодаря своей популярности вполне доступен и не отказывает никому в просьбе посещать его клинику, а когда бывают большие операции, на них приглашаются особыми записками-бланками те из приезжих, которые оставляют у него свои адреса. Одну такую записку получил и я с приглашением присутствовать при Ovariotomia. Такие записки рассылаются не по почте, а с особым посыльным, и составляют для Вильтор предмет расхода, хотя и небольшого, но все же расхода, что венцы считают.
Говорить о деятельности Вильтора не мое дело: я приехал сюда не затем, чтобы писать о нем, а чтобы поучиться у него чему-нибудь, имя же его достаточно хорошо известно во всей Европе и не только в Европе, а пожалуй и во всем свете; он, по мнению всех, занимает первое место между современными хирургами и как профессор, и как ученый; но я хочу сказать здесь, в назидание будущих, об отношении его к людям ему близким, а так же и к тем, которых он видит в первый раз. Дело вот в чем. Мы пришли в его небольшой кабинет рядом с операционной. Убранство кабинета если не убогое, то самое скромное. К стене прибита даже вешалка для верхней одежды. Нас, ожидающих его, было уже несколько человек, и между нами его ассистент д-р Вельфлер, уже имевший звание экстраординаторного профессора, каковым он и сделался потом в Грацком университете. Тонкий слух Вельфлера уловил какой-то особый звук, и он сразу бросился в двери и через несколько моментов шел уже позади Бильрота, сильно пыхтевшего от отдышки толстяка крепкого сложения. Присутствие в его кабинете нескольких посторонних лиц его нисколько не смутило, видно было по всему, что это у него обычное дело. Когда он здоровался с нами, Вольфлер особенно бережно снял с него пальто и повесил на крючок. Поговоривши с нами минуты две, он вдруг громче обыкновенного сказал, почти крикнул: “Вельфлер, Topt”. И этот экстра-ординатор профессор бросился к стоявшему здесь ночному столику-тумбочке, открыл в нем дверку и достал оттуда обыкновенный эмалированный ночной горшок и подставил его Бильтору и держал его обеими руками, точно какую-нибудь святыню во все время, пока тот испускал мочу. И это делалось при всех нас, хотя он не знал, кто мы такие, да если бы и знал, не все ли равно? Такая бесцеремонность в обращении с людьми была темой для разговоров во все время, пока мы обедали после ухода из клиник. А что же Вельфлер? Благодаря словам своего патрона он, конечно, сделался профессором, потому что такому лицу, как Бильрот, никто не решился бы противоречить. Потом мне много раз приходилось видеть в Вене низкопоклонство младших перед старшими, но чтобы оно достигало до такой степени - никогда не видал.
Попробовал бы у нас какой-нибудь профессор заставить своего ассистента держать перед ним ночной горшок во время мочеиспускания, чтобы он почувствовал бы от такого приказа? А француз, пожалуй, надел бы ему этот горшок на голову. А здесь это дело в порядке вещей и никого не удивляет. Здесь мне пришлось первый раз в жизни слышать от сиделок и сестер милосердия в клиниках один и тот же возглас вместо приветствия: “Kuss die Hande” - целую ручки. Этот возглас обращается ко всякому из врачей, проходящему по палате, своему ли, чужому ли все равно.
Свободное копирование
