Вообще во Франции того времени (1881г.) нам учиться было нечему: почти все профессора были преклонные старички, украшенные сединами или лысинами во всю голову, а в таком возрасте трудно было менять свои взгляды, с которыми сроднился за многие годы профессуры и признать ложными те взгляды, которые проповедовал с кафедры многие десятки лет. Из молодых профессоров того времени я могу припомнить лишь M-r <....>, очень раздражительного, вследствие болезни, человека. Кроме оперирования в какой-то больнице он еще читал курс по-нашему теоретической хирургии или хирургической патологии. Эти лекции его почти всегда сопровождались аплодисментами со стороны слушателей (скажу здесь мимоходом, что в Германии студенты никогда не аплодируют, а стучат о пол ногами - каблуками, почему получается впечатление, что идет по полу целый эскадрон кавалерии).
Между другими старцами припоминаю Панаса (Главная клиника), Гослена (мочев. и полов. органов), Деспре (хирург. кл.). Последний замечателен был тем, что он открыто смеялся над антисептикой и во всех заседаниях Медицинской академии говорил против нее. Он приводил много таких доводов, которые тогда еще могли быть разбиты, как это сделалось бы теперь.
Я говорил здесь, что я ходил обедать всегда к Дювалю, а на противоположном углу бульвара было кафе, в котором собира-лось по вечерам много русских, и между ними бывали и кавказцы, и армяне. Здесь часто бывал и один француз, желавший изучить русский язык, но до поры до времени не выдававший своего намерения, хотя и говоривший уже почти правильно. Я с ним познакомился и он сообщил мне, что на этих днях будет чество-ваться 70-я годовщина Виктора Гюго, и спрашивал, пойду ли я в толпу поздравителей. Я охотно согласился, и он хотел зайти за мной завтра. Но в это время подошел к нам Ник. Ал. Каблуков, тоже перебравшийся сюда из Германии на пути в Англию и тоже предложивший идти поздравлять В.Гюго. Назавтра мы все трое пошли вместе и когда прибыли на ту улицу, на которой жил юбиляр, здесь уже стояла громадная веселая толпа народа. В.Гюго еще не показывался. Минут через 20 показался и он в сопровождении своих внучат (мальчика и девочки), толпа его приветствовала, говорились многочисленные, но краткие речи. Были речи и от русских студентов, которые не могли себе найти места для образования в тогдашней России. Какими-то судьбами толпа выдвинула меня вперед, и Гюго из рук в руки вручил мне свой фотографический портрет с автографом, который хранился у меня в столе до последнего времени, где он теперь не знаю.
С тем же французом, изучавшим русский язык, высоко ставившим Ив. Серг. Тургенева, я был весной в пригородной местности Буживаль, где на даче Виардо жил тогда Иван Сергеевич. Он охотно пригласил нас, говорил, конечно, и с французом по-русски. Сообщил много интересных сведений о России, между прочим, и то, что Александр II-й решился дать своему народу конституцию, в которой он так нуждается, и что устав конституции уже разрабатывается, но, по всей вероятности, она выйдет куцей, не похожей на английскую; но и это будет уже хорошо, потому что постепенно она будет разрабатываться, дополняться, видоизменяться и сделается настоящей; во всяком случае, не будет возврата к самодержавию, до тех пор, пока не явится какой-нибудь выскочка; может быть из немцев или креатура их, который захватит власть в свои руки и сделает то, что захочет; ведь в России все возможно; мы ко всему привыкли, ко всяким фокусам и видя их не протестуем, а только удивляемся выходке смельчака. А ему-то что? Он знает на что идет, что его век не долог, что он непременно сломит себе шею, а тут хотя бы день - да его. Теперь я припоминаю, что Иван Сергеевич был вполне прав во всем, от первого слова до последнего, что в день смерти Александра II-го была подписана конституция, что она действительно была бы куцая, и ввиду такого громадного события, как смерть отца, Александр III-й возвратил ее из типографии. Прав Тургенев, прав.
Свободное копирование
