Живя в Париже полгода все на той же квартире, я ежедневно обедал у Дюваля и находил, что у него обед очень хороший. Это мое мнение подтверждали и те из наших русских, которые успели побывать в разных парижских ресторанах и даже те, которые и приехали-то сюда затем, чтобы покушать французские кушанья, отведать истинную французскую кухню. Я должен сказать откровенно, что германская кухня, как более обильная мясными блюдами и разными приправами конечно, ближе подходит ко вкусу русского человека, менее привычного к салату и вообще ко всякой французской зелени. Немецкая пища более обильная и питательная, чем французская. В Париже я не мог нигде найти черного хлеба, в Германии он известен под именем солдатского, и где есть солдаты, там можно найти и черный хлеб, иначе говоря, купить у солдат. Французский белый хлеб почти сплошь состоит из корок, и совсем нет в нем мякиша, а для меня мякиш в хлебе - главная его часть, например сайка или весовой хлеб. Но это все не важное дело, которое можно терпеть и к которому можно даже привыкнуть. Но что я поставлю французам в упрек, так это то, что у них нет нашего так называемого турецкого табаку. У них торговля табаком составляет государственную монополию и табак (но не сигары) продается в винных лавках, т.е. в кабаках, представляет какое-то крошево черного цвета и зловонного запаха, а после курения его в трубке или в виде папиросы в горле остается ощущение, как будто там засел гвоздь и не двигается ни туда, ни сюда. Вот почему таможенные служащие с таким удовольствием курили мои папиросы, когда я угощал их в день моего приезда, и почему они были со мной так приветливы, если не всегда они таковы.
Знания мои французской разговорной речи были тогда более чем ограничены. Я не мог тогда сказать ни одной долгой фразы, за исключением того, чтобы спросить еду, узнать цену такой вещи, на которую указываю рукой и т.п. Я все это теперь предвидел и потому решил прежде чем начать хождение по больницам и клиникам, подучиться французскому языку, а для этой цели взять учителя или учительницу. В этом деле мне помог доктор Янковский, который живя в Париже, брал уроки разговорной речи у одной дамы. Он мне дал адрес этой дамы - мадам Елиз. А Муранова еще в Страсбурге написала мне письмо, которое я должен был отправить к этой даме со своим адресом. Так я и сделал по приезде своем в Париж через несколько дней, и к изумлению моему на завтра же после отправки письма ко мне явилась дама лет пятидесяти и отрекомендовалась и сказала мне, что она пришла согласно моему письму. С большим трудом, но все же мы поняли друг друга и условились, что она будет приходить ко мне ежедневно, чтобы говорить со мной или читать часа два; главное исправлять мое произношение. В воскресенье занятий не будет. Цена в месяц 50 франков, т.е. на наши деньги 18 с половиной рублей. Плата очень невысокая, если взять во внимание, что она должна делать концы от меня и ко мне не менее 5 верст каждый раз. Со следующего же дня начались наши разговоры, а без нее я читал тамошние газеты и мало что в них понимал. Но скоро, через какой-нибудь месяц я настолько освоился с языком, что мог уже вести разговор и понимал лекции, хотя последние понимать вообще гораздо легче, чем разговаривать; но иногда даже через 3-4 месяца моя учительница не понимала, что я хочу сказать, делала большие глаза и с ужасом спрашивала меня: comme....nt? Я поправлялся, пояснял свою речь и она всегда сдержанная к моим ошибкам, все же не могла не расхохотаться и смеялась от души.
Мы читали с ней все, что попало, а особенно она любила, чтобы читали Виктора Гюго, и я даже купил его один роман “Нотр Дам де Пари”. Когда описывался влюбленный патер и Эсмеральда, она выходила из себя и говорила настолько быстро и горячо, что я уже совсем не понимал и замечал ей об этом, а она извинялась и объясняла свою горячность тем, что не может равнодушно читать о негодяе патере, который как стал духовным лицом, пообещался перед Богом отказаться от всего мирского - и будь таким, иначе не общайся.
Но кроме прочитанного у нее всегда были темы для разговора, и о чем только она не говорила. А когда Ант. Ник. прислала в письме мерку для своего корсета, прося купить его в Париже, и я сообщил учительнице об этом - для нее это был точно праздник: она тотчас же со мной пошла в большой магазин Au Bon Marche и там, как бы у себя дома, направилась прямо в мастерскую, где готовятся корсеты, подводила ко мне то ту, то другую мастерицу, спрашивая: не похожа ли эта на Вашу жену по своему сложению? Пересмотревши девиц штук с десяток, я остановился на одной и сказал, что эта как будто похожа.” А теперь я понимаю, какова Ваша жена”, - и выбрала такой корсет, который потом оказался замечательно удобным и вполне по мерке. Тоже самое было и с выбором накидки или сontection, как тут называли. И все это сделано без всякой роскоши, но красиво и удобно.
Особенно любила мадам Latelise, когда я угощал ее чаем, которого она раньше не пивала, а когда я стал подливать в него немного рома во время заварки и стал покупать пирог с яблоками к чаю - удовольствие так и сияло на ее лице.
Потом приехали Мурановы, я отхлопотал для них порядочный номер, этажом ниже меня, познакомил их с Latelise, и она была в восторге от любезности русских и говорила мне много раз, что она раньше ошибалась относительно них, что вероятно и казаки не такие дикие люди, как о них говорят французы. Кончились наши занятия тем, что я совершенно освоился с французской речью и даже пошел в театр, где давалась какая-то странная пьеса, будто бы из русской жизни, под названием Michel Strogoff. Тут была и русская изба в виде павильона, были raskolniki в костюме средневековых голландцев и еще что-то, к чему непременно нужно было объяснение. Там держались такого правила, что если ставится в театре новая пьеса, то в случае, если она не освистана, стало быть, совсем не угодна публике, то она ставится ежедневно раз до 100 и концу этого срока выучивается артистами настолько, что исполняется без помощи суфлера.
Свободное копирование
