В первые же дни по прибытии моем в Гейдельберг я был в клинике профессора Черни (Cherny), отрекомендовался ему и просил его разрешить мне посещать его клинику. Он конечно разрешил и даже сказал, что теперь еще не начался семестр, стало быть, я не буду ни для кого помехой, если буду наблюдать за ходом операции, находясь около него самого. Так это и было все последующее время. На вид Черни еще молодой, ему нельзя дать и 45 лет, хотя он уже составил себе почетную известность, как хирург. Он сам оперирует всех больных, ежедневно вечером обходит все бараки, осведомляется о каждом тяжелом случае, не скрывает ни от кого ничего - ни дурного, ни ошибочного, не выставляет на показ особенно хорошие случаи. У него введена тоже антисептика в оперировании, но еще не доведена до такой степени, как было у нас в последнее время. Он по проис-хождению чех или словенец, и в нем нет и тени немецкой заносчивости и надменности свойственной прусакам. Вообще, все мне говорили, что чем дальше и дальше едешь по Германии на запад, тем все более и более замечаешь, что на западе немцы становятся все более и более похожими на цивилизованных людей, что грубость их постепенно уменьшается. И это правда. Спрашивал я там, часто ли бывают здесь дуэли у студентов? Мне объяснили, что упражнения на рапирах тупоконечных бывают часто, и это даже входит в круг занятий корпорантов, но дуэли остроконечными рапирами или какими-нибудь другими инструментами давно уже вывелись из обычая и мне не пришлось видеть ни одной исковерканной студенческой рожи, заклеенной полосками липкого пластыря, как это часто можно было наблюдать в Берлине или в Лейпциге.
Из Гейдельберга мы компанией ездили однажды в Баден-Баден. Но там в это время сезон ванн уже окончился и домо-хозяева и содержатели гостиниц и ресторанов лишь подсчитывали свои летние барыши, а о новых уже не заботились. Город был пуст, а недели 3-4 назад он был полон приезжими, богатыми людьми, в нем жизнь била ключом. Кто хочет лучше ознакомиться с этой жизнью, пусть читает не эти записки, а Тургенева.
Самое обычное место для прогулок в Гейдельберге - это т.е. та самая улица, на которой мы жили или бульвар. Она засажена вся роскошными платанами, содержащимися в порядке, а несколько отдаленное - это замок (Schloss), совершенно разрушенное гнездо прежних владельцев всей округи вроде герцога или чего-то подобного; в укрепленной части разру-шенного здания сохранилось до сих пор лишь кладовая или винный подвал, в котором стоит гигантских размеров бочка, сделанная из толстых буковых досок длиной не менее 5-6 аршин; диаметр бочки сажени полторы. Эту посудину когда-то местные крестьяне должны были наполнять вином местного урожая. Виноградников до сих пор вокруг города очень много, они дают ежегодно хороший сбор ягод, зеленого цвета, которые почти целиком все идут на выделку вина, не особенно ценного. Вообще здешнее вино не в славе; оно светло-зеленоватого цвета, кислое, без игры и малоалкогольное. Это просто напиток, а не вино.
Разрушившийся замок стоит на невысокой горе, с которой открывается вид на весь город и вообще на всю долину реки Некар, разветвляющуюся на несколько рукавов и на прилежащие виноградники, все вообще как и сам дом обращены на южную сторону. Новая часть города прилегает к вокзалу жел. дороги, а старая очень небольшая, в стороне от нее. Эта старая часть настолько небольшая, что ее можно сравнить с нашим Подольском Московской губернии, а между тем, в ней один из самых старых университетов Германии. Здесь нет ни театра, ни какого-либо общественного увеселения, учреждения, здесь все устроено к тому, чтобы протекала тихая семейная жизнь и, стало быть, для того, кто желает безмятежно заниматься наукой и не отвлекаться ничем на сторону, даны все условия. И действительно, здешний университет издавна славился своими филологическими и юридическими факультетами, на которых получили свое образование и многие выдающиеся русские люди, в том числе и Тургенев, и Герцен, и Олсуфьев и др. Теперь русских здесь очень мало; это не заезжие, а лишь приезжие, как и мы.
Меня очень интересовали злокачественные опухоли Testiculi и здешний профессор патологической анатомии (кажется <....>) по просьбе Черни, показал мне массу спиртовых препаратов этих опухолей, по преимуществу <....> и <....>. Это своего рода богатство патологического кабинета. Здесь уже несколько месяцев занимался с микроскопом один наш русский врач Николай Васильевич Комаровский из Костромы, он жил здесь где-то в очень маленькой комнате с женой, на вид богом убитой особой, которая, однако же, вследствие своей крайней скупости и ревности, умела держать мужа в таких ежовых рукавицах, что его, кроме патологического кабинета нельзя было нигде увидать. Потом они перебрались в Париж, жили в той же гостинице, где и я, и вели такую же изолированную, замкнутую жизнь, как и здесь. Потом, по возвращению в Россию, он жил некоторое время в Москве, а затем переехал на родину в Кострому, где занял место главного доктора по уходе из него Борейши. Он не долго оставался на этом месте вследствие полного отсутствия у него административных свойств, и последовавшей от того распущенности всего служебного персонала от врачей и до сиделок, что в свою очередь отразилось и на положении больных. Он был хорошим хирургом, особенно гинекологом, и делал даже овариотомию с хорошим успехом, но полная забитость его, выработанная, может быть, супругой, была поразительная. В этом отношении у него было сходство с Борейша: и тот и другой были в полном подчинении своих супруг, сделавших из мужей каких-то автоматов. Что это свойство костромичей, что ли? Ведь, мне приходилось видать костромичей, те были не такие, а эти какие-то особенные.
Свободное копирование
