Переезд из Лейпцига до Гейдельберга довольно долгий: ехали всю ночь и часть утра, до 10 часов, остановились в гостинице, против подъезда которой лежат рельсы в расстоянии не больше как сажени да две от стены. Потом отправились на соседнюю улицу Леопардов и там заняли комнаты за 40 марок в неделю с полным пансионом. Моя комната выходила окнами во двор или тоже, что в лес, который тут же начинался идя по склону горы. Это был черный лес - Шварцвальд. Он тянется что-то очень далеко (по-немецки, а не по-русски ) и почти сплошь состоит из каштановых и буковых деревьев, но такой величины, чтобы ими можно было пользоваться для построек. Вероятно рубили его; но и пеньков не заметно. Выкопали?
Кроме нас тут жило много иностранцев, особенно англичан, желающих в видах чего-либо жить вне Англии, так как жизнь в Гейдельберге, говорят, отличается своей дешевизной, но я не заметил этого уже потому, что платил 40 марок в неделю, это, стало быть, почти 6 марок в день, а судя по той пище, которую нам давали - это цена немалая. Правда, что уплативши деньги за неделю вперед, каждый слагал с себя все заботы и обедал дома, но зато уже не получал ни пива, ни вина за эту цену. За обедом мне было указано место рядом с какой-то немкой - девицей, с которой мы иногда спорили о том, кто в будущей войне Германии с Россией победит, русские или немцы. Я, конечно, говорил, что победа будет на стороне русских, если не случатся какие-нибудь другие обстоятельства, а какие именно теперь и предполагать невозможно. Она мне возражала опираясь на то, что немецкие офицеры и вообще командиры более образованы, чем русские. У меня была очень неудобная привычка, а именно, когда я увлекался разговором, говорил громче обыкновенного, так вышло и здесь: я хотел сказать немке, что у немцев еще руки коротки, чтобы победить русских, а сказал такую чушь, что все невольно взглянули на меня и наступило полное молчание. Тут выручила меня И.Ю.Муранова, указав мне на мою ошибку. Я хотел сказать по-немецки: Hande, а сказал: Hemde, т.е. у них еще очень коротки рубашки. Увидав свою ошибку, я громко поправился говоря: <....>, чем вызвал всеобщий хохот. Недели через две после нашего прибытия сюда стали собираться и студенты после летних каникул; они разгуливали по улице всегда в высоких сапогах, ботфортах, в каких-то особых костюмах на подобие венгерок, с корпорационной ленточкой через плечо и такой маленькой фуражкой, что надо было удивляться, как она могла держаться на голове. Иные водили с собой огромную собаку; это уже знак того, что студент из зажиточной семьи. Знакомство здесь завязывается как-то легче, чем раньше у меня было, может быть и потому, что я стал говорить по-немецки гораздо свободнее прежнего и потому чаще вступал в разговор. Тут и познакомился с одним американцем, мистером Брауном, который говорил по-русски и мы часто обменивались мнениями на разные темы; через него познакомился и с Рено, председателем какой-то студенческой корпорации, на собрании которой был однажды. Это происходило в одной из зал ресторана, которая снималась на этот вечер только для корпорантов. Стены были украшены древесными ветвями и разными изречениями из немецких философов, посередине стояли три длинных стола вместе составленных в “П” фигуру. За средним заседал президент Рено и, когда мы вошли, он торжественно спросил все свое собрание, желают ли они допустить в качестве гостей доктора Курбатова из России и Брауна из Америки? Последовало единогласное согласие и нам указаны были места. Председатель громко и отчетливо сказал: colloqvium, и начался разговор и с соседями и через столы. Через несколько минут свободного разговора вдруг раздался стук кружки по столу и возглас председателя: “Silentia”. Моментально все стихло и председатель, обращаясь к одному из присутствующих, сказал: “Herr такой-то. Говорите, почему такую-то”. И тот, подчиняясь правилу корпорации, начал говорить, а все молчали и слушали. Когда он окончил и сказал: “dixi”, председатель обратился к другому с предложением возражать оратору и тот возражал. Так в течении вечера несколько раз чередовалось и silentia и colloqvium, в которых участвовали все новые лица. Наконец, после речей было оригинальное предложение. Рено объявил, что сейчас будет Bierskandal между такими-то и такими-то. Поданы были две кружки пива, почти ровно наполненные, без пены; их принял <....> уравнял в них содержимое на глаз, отпивая каплями из той кружки, в которой он находил больше пива и, уравнявши их таким образом, раздал диспутантам. Те поднесли кружки ко рту и по знаку данному моментально выпили, почти выплеснувши пиво в глотки; это сделалось столько быстро, что мы были поражены: очевидно немцы немало упражнялись в этом занятии. Напоследок объявлено было, что все выпьют в честь чего-то саламандру. Это состояло в том, что все с кружками в руках, вертя трижды прокричали “Саламандра”, а потом встали и моментально выпили содержимое. Значение этой саламандры мне осталось непонятным. Заседание кончилось, да и бочонок пива, который был здесь распит, оказался пустым.
Свободное копирование
