Я не сказал еще о том, чем я питался, т.е. обедал в Галле всегда в одной гостинице, при которой был и общий стол, к которому сходились как живущие в этой гостинице, так и приходящие, в числе последних бывали ежедневно и мы с Борнгауптом. Обедало зараз не менее 35-40 человек, бывали здесь и профессора университета почему-либо оставшиеся без семейств на летнее время. За стойкой стоял всегда метр д`отель с величественным видом разливавший суп в тарелки, которые разносились важными на вид лакеями. Здесь было замечательное правило, а именно то, что если кто-либо из обычных посетителей опаздывал к обеду, всегда подававшемуся точно из минуты в минуту в одно и то же время, тот не получал 2-е кушанье, т.е. какие-нибудь пирожки или что-либо подобное. Все подчинялись этому правилу беспрекословно. В праздничные дни не дозволялось спрашивать пиво, а нужно было брать вино. Иногда, по окончании обеда мы с Борнгауптом оставались в зале, свободно беседуя о разных делах, по большей части о том, что делалось в клинике Фолькманна, причем я не стеснялся в выражениях, иногда чисто российских не в пользу Фолькманна.
И вот однажды, когда мы остались лишь двое, вошли в залу наши соотечественники муж и жена и спросили себе обед. Скоро мы узнали, что это были наши, потому что они говорили по-русски. Тут, конечно, нужно было несколько сдержать откровенную, свободную речь. Но, все же, вошедший не утерпел и на какое-то мое выражение воскликнул: “Так, так их шельмецов, валяйте хорошенько!” Оказалось, что это был доктор Дмитрий Андреевич Муринов из Петербурга, командированный для чего-то от Московского Министерства за границу, он уже пробыл вне России около года, по преимуществу в Австрии и Италии, а теперь приехал сюда поучиться у немцев. Я ведь говорил, что обаяние немецкое было сильно в России. Мы разговорились. Муринов говорил, что он приехал поучиться у немцев, а я ему заметил, что и я ехал тоже учиться, только цели то конечные у нас разные: он хочет учиться как надо делать, а я учусь тому, как не надо делать. Это привело его в восторг, равно и жену его, которая тут же была. С этого момента у нас завязалось знакомство, и на следующий день они уже перебрались на квартиру по соседству с нами. Я часто бывал у них, они, видимо, были люди зажиточные или получали хорошие деньги от своего министерства. Своих средств у него не могло быть, потому что он был по происхождению сын сельского священника из Калужской губернии, а у нее может быть, что-нибудь и было, потому думаю так, что он был малый не промах и хотя отъявленный революционер, но знал очень хорошо, что с деньгами гораздо лучше, чем без них и, если женился на Наталье Юльевне Нольде, так не потому только, что она была баронесса, и выходя замуж за бурсака, конечно, утрачивала свой баронский титул, а, вероятно, у нее было еще что-нибудь существенное. О платонической любви в этом браке не могло быть и речи: не было никаких данных подозревать платонизм. Правда, что она была образована, знала довольно хорошо французский, немецкий, английский и итальянский языки, много читала по истории, была бойка на речь, но все же было в ней что-то такое, что не влекло, а скорее отталкивало от нее. Она любила выставлять напоказ свою начитанность и знание истории, особенно истории революции во Франции и в Германии, любила поспорить по этому поводу и на меня смотрела, как на москвича закоренелого в монархических идеях, говорила, что для меня Москва со своим Охотным рядом - это все. Конечно, она с восторгом читала статьи Салтыкова (Щедрина), в которых он высмеивал русских недоумков.
При более близком знакомстве постепенно выяснилось, что она происходила от остзейейских баронов Нольде, в роде которых было, что-то роковое: все члены этой фамилии по женской линии были сумасшедшие, а потом, когда мы встретились с Дмитрием Андреевичем во время коронации Николая II-го, он сообщил мне, что его Наталья Юльевна уже не один год, как находится в больнице для душевнобольных, стало быть, и ее не миновала эта чаша.
Вот почему она не внушала к себе никакой симпатии, но тогда она все же была довольно бойкая особа, говорливая, начитанная. У них было двое детей, которые на время их поездки за границу, жили у его отца в деревне. Отец, хотя был иерей, давал деньги за проценты. Сам Дмитрий Андреевич, хотя был республиканец и революционер, однако же любил и чины и ордена и помимо службы в морском госпитале, служил врачом при дворе вел. кн. Константина Николаевича и в то же время где-то на пригородной фабрике. Как он успевал выполнять свои обязанности на этих местах и насколько успешно, не знаю. Ему лучше знать. Не могу решить и того, как могут совмещаться в одном человеке такие свойства: республиканство и служба придворная; непременно одно из них должно быть по меньшей мере неискренне, чтобы не сказать побольше.
Свободное копирование
