Итак примирение наше состоялось. Но я не вынес из его клиники ничего путного, ничего полезного. Сам он уже мало оперировал, а все предоставлял Кренлейну и другим помощникам, сам же делал лишь краткие пояснения болезненного процесса и таким невнятным голосом, так шамкал, что и самые настоящие немцы едва ли могли понять все, что он говорил, поэтому и слушателей у него было очень мало. Аудитория его была громадная, мест много, но света очень мало; окна аудитории и, стало быть, операционного зала выходили в узкую улицу, застроенную высокими домами. Что особенно меня поразило здесь, так это то, что немцы считали себя пионерами противогнилостного способа лечения, как и оперирования, а на самом деле вели еще дело по-старому, они лишь накладывали повязку по способу Листера, т.е. клали <....> , шесть слоев марли, всякий раз пересчитывая слои, протектив и еще слои и все это увязывали бинтом марлевым же, словом укутывали рану, по-видимому, не заботясь о том, чем они укутывали ее, каков этот укутывающий материал, т.е. делали так, как делал в Москве И. Н. Новацкий, стало быть, в чем же преимущество их перед русскими хирургами? Разве в том только, что они немцы, что они не только много говорят, но даже кричат о себе. Прежде чем приехать сюда, я прочитал о противогнилостном способе лечения все, что мне было подручно; всюду немцы восхваляли себя, кричали: “вот де до чего мы додумались, а никто раньше нас не понял этого”, а на деле в самом сердце-то Германии сами профессора остаются такими же, какие и были, упорно держатся за старое, с чем они сроднились и выросли; иногда они делали такие выводы, какие им только мог - федры - стало быть это непреложно, верно. Даже был такой случай. Тот же Exsellenz, Лангенбек оперировал однажды у больной меланотическую саркому грудной железы, рану операционную промывали крепким раствором карболовой кислоты. На следующий день у больной появились какие-то неясные общие припадки в виде головной боли, тошноты и упадка сердечной деятельности, а особенно резко выступило потемнение мочи. К вечеру она даже стала черной. И какое же объяснение всего этого. Exsellenz объявио, что он находит, что у больной есть еще меланотическая же саркома в почках, что она окрасила и мочу, а об остальном, об общих явлениях - ни слова. а на самом деле все было гораздо проще: больную отравили карболовой кислотой. Ведь если бы говорил так наш какой-нибудь захудалый врач, где-нибудь в отдаленном уездном городке, ему это было бы позволительно, но когда такое заключение делается профессором, считающим себя столпом науки - вряд ли извинительно. А мы-то прихвостни немецкие, приученные плясать под их дудочку, только умиляемся под их влиянием и приходим в восторг от каждого их слова. Дураки мы в этом отношении. Раньше и я был такой же дурак, но когда побывал в Германии, насмотрелся на знаменитых ученых (я говорю о представителях хирургии) и стал умнее и нахожу, что у них самое главное - это самохвальство и самохваление. Этим они превзошли всех. А почему же мы такие, какие есть? Да потому, что мы слишком робки и застенчивы и второе - воспитаны на тех же немецких книжках, теми же немцами или их слепыми последователями. Мы боимся, что над нами станут смеяться те, которых мы считаем выше себя, что есть люди высокой научной марки, которым мы не годимся и на подметки, которые за один раз отобьют у нас охоту разговаривать на будущее время. У нас нет немецкой смелости и наглости.
Свободное копирование
