Я не знал, где мне найти клинику профессора Лангенбека, знал, что это где-то в центре города, недалеко от университета. Университет я скоро нашел, но где же клиника? спросить ни у кого не решался, не владея немецкой речью. Но тут как-то попался мне под руку молодой человек, видимо семитского происхождения и заговорил со мной по-русски. Я обрадовался русской речи, поговорил немного с ним, и он предложил мне познакомиться с человеком, который жил в Москве, служил там тутором в каком-то лицее, а теперь состоит студентом-филологом. Мы отправились к нему, застали его дома, потому что он был болен. Оказалось, что бывший тутор Катковского лицея, г. Феттерт, довольно свободно и почти правильно говорящий по-русски, по происхождению швейцарец, человек, видимо, порядочный и, во всяком случае, благонамеренный. Он спросил мой адрес и назавтра был уже у меня; мы с ним разговорились о цели моего приезда в Берлин; я сказал, конечно, что я сюда командирован, объявил с какой целью, и он взялся познакомить меня с Лангенбеком через своего земляка, служащего у Лангенбека ординатором доктора и профессора Кронлейна. Назавтра я нашел клинику Лангенбека, в которой швейцар сказал мне, что профессора сейчас еще нет, что он скоро прибудет. Я согласился ждать. Минут через двадцать входит с улицы какой-то угрюмый старик в цилиндре, в пальто, застегнутым на все пуговицы и приподнятым воротником; фигура шла прямо и на поклоны сидевших в швейцарской отвечала всем одно и тоже: “Morgen? Morgen!”, и прошла в одну из боковых дверей, где скрылась, а вслед за ней и швейцар. Я догадался, что это и был сам Лангенбек, тогдашнее светило германской хирургии. Вышедший швейцар подтвердил мою догадку и указал рукой, чтобы идти к нему. Я вошел, раскланялся и желая заговорить с ним начал так: “Herr Professor!” Но едва он услыхал мои слова, как лицо его сделалось злобным и он отвернулся от меня. Я не знал, что мне делать. Неужели, думал я, он обиделся на то, что я назвал его профессором? Ведь у нас в России это самое почетное звание. Мысль эта быстро промелькнула в голове. Попробую назову его Лангенбеком, и сказал: “Herr Langenbeck!” Еще того хуже - он ушел в следующую комнату, не сказавши мне ни слова, и мне оставалось лишь удалиться, что я и сделал. Назавтра я познакомился с Кронлейном через Феттера и по мере рассказа моего о встрече с Лангенбеком лица обоих моих собеседников становились все мрачнее и мрачнее (Феттер переводил мою речь Крейилайну), а когда я сказал что назвал его по фамилии - он даже вскочил восклицая: ”ist es moglich?!” Оказалось, что я сделал по немецкому обычаю в высокой степени нетактичный поступок уже тем, что назвал его общим именем Herr Professor, а еще более нетактично и даже обидно было то, что я назвал его по фамилии. Но кто же он: если он не Langenbeck и не профессор? Он - высший тайный советник медицины, т.е. Obergeheim medizinisch Rat und Exsellenz и превосходительство. Оказалось, по разъяснению: во всей Германии только двое служащих врачей носят титул Exsellenz, один гражданский, другой военный. Я, идя к такой особе, должен был знать ее общественное положение и величать ее не иначе, как по титулу. Кронлейн все-таки взялся уладить это дело, а мне советовал запомнить его титул и не сбиться; он даже записал мне его я постарался заучить и заучил, но только у меня сперва все выходило heilig (святой) вместо geheim (тайный), однако заучил и через два дня пошел. Опять та же фигура, то же “morgen” и т.д. Я вошел вслед за ним в комнату со словами: Obergeheim medizinisch Rat протянул ему руку со своей визитной карточкой; он точно увидал дорогого ему приятеля, взял карточку, прочитал и на мою просьбу разрешить мне посещать его клинику, с радостью заговорил: “O! Bitte!”
Свободное копирование
