Но прежде, чем выехать из Москвы, я побывал в Петербурге, куда ездил вот по какому случаю. Как-то в конце ноября Басов говорит мне: “Вам бы Иван Ильич побывать в Петербурге, в Министерстве народного просвещения и лично там похлопотать о том, чтобы подвинуть Вашу заграничную командировку поскорее, а то ведь может случиться то, что вышло с А. А. Остроумовым, который тоже был избран Советом для поездки на казенный счет, а потом Министерство решило записать ему в формуляр, что он ездил на свой счет заграницу и эту поездку считать ему за командировку, т.е. за службу. Там Вы похлопочите сами. Я сказал об этом Дмитрию Владимировичу Соколовскому, а тот своему дяде профессору. Этот сообразил, что туда ехать без всякой рекомендации невозможно. А к кому обратиться? Конечно к человеку, у которого там есть рука. И вот он, после беседы со мной по этому поводу остановился на Гивартовском, у которого был в Питере приятель Гезен, член Совета Министра Народного просвещения и вместе с тем спичечный фабрикант (Гезен, Митушенко и К). Гивартовский охотно согласился дать мне письмо к Гезену и уверял в успехе дела, что и подтвердилось потом. В последних числах ноября я получил письмо от Гивартовского, а 2-го декабря был уже в Петербурге. Едучи туда, я не знал с какого конца мне начать свои хлопоты, у меня в кармане было письмо к Гезену, и я сильно надеялся на него, тем более что Гивартовский, вручая его мне сказал, что дело будет сделано. Но дорогой я вспомнил, что у меня есть там знакомый, которого я лечил в Москве, и который постоянно зимой живет в Петербурге, а летом в деревне. Это был тамбовский конный заводчик, который выращивал рабочих хороших лошадей и привозил их на продажу в Москву и в Петербург. Жил он в Знаменской гостинице, был очень скуп и имел большое знакомство в обоих столицах; в Москве у него жил даже брат. Его фамилия была Балашев.
Остановился я в гостинице Дагенары против московского вокзала, привел себя в порядок и отправился к Балашеву; застал его дома. В разговоре он спросил о причине, заставившей меня приехать сюда. Я ему, конечно, рассказал все, не утаил и о письме к Гезену. “Это, - говорит, - конечно хорошо, что к такому чину есть письмо, но ввиду того, что скоро будут праздники, дело много зависит от мелких сошек, от секретаря Департамента. Завтра утром Вы получите от меня все необходимые сведения по этому делу, а сегодня идите с письмом к Гезену.”
Я отправился, застал его вечером дома, перед уходом его в театр с дочерями и отдал ему письмо. Это был старец почтенных лет, весьма чисто выбритый; он провел меня в свой кабинет, спросил, что мне нужно от него, а я вместо ответа подал ему письмо. “От кого это? - спрашивает он. “От Генр. Ал. Гивартовского”. “А Вы вероятно знаете содержание письма?” “ Отчасти знаю”. “В таком случае, прочитайте мне его громко, а то я плохо вижу”. Я распечатал и прочитал вслух письмо, в котором он просит оказать мне всякое содействие и двинуть дело поскорее. Из письма я узнал, что Гезен и Гивартовский были приятели, на ты. “Хорошо, - говорит он, - завтра же я буду в Министерстве Народного просвещения и увижу директора Департамента, поговорю с ним”. На утро явился ко мне Балашев и сказал, что секретарь Белевцев иногда берет взятки и если желает взять, то складывает пальцы обеих рук так, что пальцы одной руки помещаются между пальцами другой, а если взять не желает, то складывает ладони друг с другом. “К нему и идите и возьмите с собой что-нибудь, чтобы дать ему”. Я отправился к секретарю в 10 часов утра и застал его уже на своем месте, в особом кабинете; перед ним лежала груда бумаг и он читал еще какую-то бумагу. Я обратился к нему, отрекомендовался и объяснил цель своего приезда. Он сказал, что из Москвы от попечителя Учебного округа получено недавно ходатайство о моей командировке за границу за счет казны, и вытащил с самого низа груды бумаг ту, которую он назвал ходатайством обо мне; прочитал ее еще раз и сказал, что такое ходатайство очень лестно для меня и положил перед собой. “В чем же теперь дело?” - спрашиваю я. “А дело теперь в докладе директору Департамента, а затем Министру”. “Так сделайте одолжение - доложите директору”. “Нет, говорит он, доложите Вы сами”. “А как же я могу докладывать?” “ А так как и все или многие это делают” - и сам сложил руки так, как мне говорили, что это он делает знак, что желает получить. Я ему ответил, что я уверен, что дело пойдет своим чередом, но все же желательно было бы мне для спокойствия получить от него телеграмму о ходе дела. Он спросил мой Московский адрес и сказал, что в день утверждения командировки он даст мне телеграмму, а я вынул из кармана бывшие у меня 15 рублей и положил их на ту бумагу, которую он назвал лестным обо мне ходатайством Попечителя. Я сказал ему, что эти деньги на телеграмму, что я благодарен ему за готовность уведомить директора Департамента Брадке и за готовность послать телеграмму, но не желаю вводить его самого в убытки. Он взял деньги, наклонил голову и положил их в карман. Мы раскланялись. Выходя от секретаря я увидел Гезена, проследил куда он идет; оказалось, что он шел к директору Департамента. Ну, стало быть, мое дело поплыло своим чередом и словесно и письменно. Надо ждать решение Министра Народного Просвещения графа Дм. Андр. Толстого. Посещение мое в Департамент было 4-го декабря; следующий день я побывал у брата Алексея, 6-го декабря праздник, тоже не поехал домой, а приехал лишь 8-го декабря и застал уже дома телеграмму о том, что Министр утвердил мою командировку с 1-го декабря на полтора года за счет казны; по 1500 рублей в год. Так счастливо окончилось это дело, и я был вполне удовлетворен. Когда я сообщил Басову об этом деле, конечно, умалчивая о 15 рублях, он улыбнулся и заметил только, что если бы я сам не поехал туда, так не было бы и такого результата. Он, вероятно, догадался, что я дал малую толику секретарю, но не знал, что у меня было письмо Гивартовского.
Свободное копирование
