Я сказал, что в это лето я занялся частной практикой: у меня было ее немало и на дому и вне дома. Через день мне нужно было посещать одну старуху из древних боярынь, Александру Николаевну Чашникову, жившую на Смоленском бульваре. Это была прежняя богатая помещица, у которой, вероятно, невесело жилось ее крепостным; она хотя уже лежала в постели почти постоянно, но все же правила всем домом и всеми дочерьми и мужем, а дочерей у нее было одиннадцать. Пока она жила в деревне в течении 40 лет она ежедневно, как говорил ее муж и сама она, купалась в реке, в двух верстах от усадьбы. Зимой она купалась прямо в проруби, огороженной тростниковой загородкой для защиты от зрителей. Она подъезжала к реке с кучером, сдавала ему дорожную одежду, а сама шла к проруби, раздевалась там, купалась и вновь одевалась, садилась в сани и ехала наскоро домой. И так повторялось ежедневно, несмотря ни на какую погоду. Не ездила она на реку в течении недели лишь тогда, когда у нее рождался ребенок. И вот такую то особу мне пришлось не лечить, а лишь навещать, потому что она вполне неизлечима у нее был разрушившийся рак прямой кишки, захвативший всю промежность и соседние части и перешедший изнутри на брюшную стенку, потом разрушивший и эту последнюю настолько, что образовалось выпадение кишечной петли. А она все жила и спорила, и ругалась. Лечение состояло в том, что слабыми наркотическими средствами я поддерживал у нее постоянный запор, а на разрушившиеся массы посыпался чистый морфий, что утоляло боли. Ни кокаина, ни кадеина тогда еще не было в употреблении; кроме того, она ежедневно выпивала бутылку красного вина. Когда ей становилось особенно нехорошо, она приставала ко мне с просьбой - разрешить ей холодную ванну. Я не решался на это ввиду слабого пульса, опасаясь как бы она не умерла в ванне, но, ввиду настойчивых ее просьб и прежних привычек к холодной воде, разрешил, сказавши, что сам буду присутствовать при ней, пока она будет сидеть в воде. Это ей и ее мужу, стало быть, понравилось, потому что указывало на мое особенное к ней внимание. Через 5 минут была уже внесена в комнату ванна с водой и в нее начали всыпать лед ведрами; всего всыпали ведра три, а она требовала еще, но тут уже я окончательно воспротивился, говоря, что она там замерзнет. А муж ее Владимир Иванович, бывший тут же, слушал наши препирательства и лишь посмеивался. Ее посадили в ледяную ванну (сама она ведь не могла это сделать) и она начала благодарить меня за этот ледяной подарок. Я думал продержать ее в воде минут 5-6, не тут-то было. Не хочет старуха выходить из воды раньше, как через 1/4 часа. Вытащили ее из воды совершенно темно-красной, бодрой, веселой; в это время пришел их хороший знакомый доктор медицины и магистр Богословия граф Толстой, часто бывавший у них и они засели играть в карты, в преферанс, что служило знаком, что она чувствует себя особенно хорошо. Умерла старуха лишь через полгода после того как я разрешил ей холодную ванну. Умерла она от рожи, начавшейся от прободения стенки живота, через которое выпадала петля кишки, а воспаление брюшины так и не развилось.
Владимир Иванович Чашников задушевный старичок ее был тоже особенный человек. Он был когда-то военным, имел золотую шпагу за храбрость и отличался особенной физической силой, проявление которой я видел в следующем случае. Однажды, когда я приехал к ним, они только что перебрались на другую квартиру в деревянный дом, я застал его за тем, что он в своей комнате над письменным столом развешивал на стенке фотографические портреты в рамочках своих многочисленных родных и знакомых; для каждого портрета он втыкал в стену обыкновенный штукатурный гвоздик прямо пальцами, а не вбивал его молотком. Меня это заняло и я спросил его, как это он может обходиться без помощи молотка. Да на что же он нужен? Ведь стена-то деревянная, а гвоздик острый, стало быть, легко втыкается. Возьмите гвоздик, попробуйте. Я взял, попробовал и, конечно, не воткнул, ничего не вышло. У Вас, говорит он, стало быть, силы мало. А я хотите, покажу Вам прием, которому Вы как малосильный, пожалуй и удивитесь. Он взял медный пятак в правую руку и наметил какую-то точку на полу, вогнал этот пятак в дубовую паркетину между слоями дерева так крепко, что я едва вытащил его, а у меня также была сила немалая. Не даром же в клинической конторе говорили про нас с Дружи-ниным, когда мы с ним боролись в часы досуга: “Смотрите: медведи борются! Должно быть, хорошая погода будет!” И такой-то старичок, отец одиннадцати дочерей, был в полном подчинении у своей супруги. Ведь ему стоило дать ей тумака, что бы она замолчала бы на год. А он этого не сделал. Он и Сумароков вели свой род тех предков бояр, род которых не был уничтожен Иоанном Грозным. Они были дальние родственники.
Из одиннадцати дочерей у Чашникова девять были до безобразия некрасивы и старообразны, а две: одна замужем за Ладыженским и другая по приказу мамаши за уродом князем Волконским, были красавицы, особенно последняя. Все они прошли, по-видимому, через суровую школу матери, в присут-ствии ее не смели говорить с посторонними. Мамаша была строга и сурова.
В это лето у меня, проездом с юга в Петербург, был брат Василий, которого я не видал с того момента, когда он еще кадетом Тамбовского корпуса увозился в Воронеж, в тамошний корпус, вследствие уничтожения или как тогда говорили на официальном языке, упразднения тамбовского. Я бы конечно не узнал его, если бы он не отрекомендовался. Это был уже не первой юности офицер, обросший бородой и баками, вполне солидный. Он провел всю войну с Турцией в строю, но был настолько счастлив, что не был ранен даже легко, хотя участвовал во многих боях, в том числе и при взятии Горного Дубняка и под Плевной. Теперь он направлялся в Главный штаб, чтобы оттуда получить назначение на Крайний Восток или в Хабаровск, или еще какое-то место, куда Правительство вызывало желающих, на льготных условиях, с сокращением срока службы. Потом, когда я был в Петербурге, я узнал от брата Алексея, что Василий добился своего, женился в Питере и уехал с молодой женой на Восток, кажется в Хабаровск. В Москве он пробыл очень короткий срок, кажется от поезда до поезда, и с тех пор я с ним не видался. Вообще, наши взаимные отношения были какие-то странные, даже не знаю почему. Мать потом говорила мне, что он будто бы остался почему-то недоволен мной, но почему - она отмалчивалась. Там, в Хабаровске он и умер, как писала в Тамбов его дочь, от рака желудка, вызванного, будто бы, неумеренным употреблением спиртных напитков. Скоро потом умерла и жена его. Что стало с его дочерью - не знаю.
Свободное копирование
