После этого случая Кузнецов прожил еще года 2-3, и кому досталось все его громадное состояние я не знаю, вероятно раздробилось между многими. Кузнецов в Москве ничем себя не зарекомендовал и памятник не создал. Я записал все это для того, чтобы показать между какими лицами вращался мой хороший друг Петр Петрович.
Познакомился я с ним в то время, когда уже жил в маленькой казенной квартире, т.е. мало того, что познакомился, но близко сошелся, а потом и со всеми его родными и знакомыми. Жил он в это время со своим братом Михаилом Петровичем, присяжным поверенным, у Мясницких ворот, против Главного Телеграфа, причем часть окон его квартиры выходила вдоль на Мясницкий бульвар. Место очень хорошее. Потом он переехал на угол Мясницкой и Садовой в дом Гагмана; живя в этой квартире уже по возвращении моем из Парижа, он женился на Надежде Васильевне Волжаниновой, у которой было небольшое состояние, но была тетка, про которую говорили, что у нее миллион, и что Надежда Васильевна прямая наследница, но, когда тетка умерла, не оказалось и одного миллиона, а сделано было завещание, по которому многое переходило в другие руки, в том числе и монахам, а Надежде Васильевне, ее сестре и брату только по 50 тыс. рублей. Это так повлияло на Петра Петровича, что у него в скором времени развилось психическое заболевание, постепенно обострявшееся и окончившееся тем, что этот всегда опрятный, деликатный и набожный человек, стал грязен и нечесан, и начал бранить Бога нехорошими словами. Он умер в Алексеевской больнице для душевнобольных, в которой был несколько лет. В последние годы он настолько свыкся со своим положением, что нисколько не стеснялся им, был доволен и находил, что ему здесь лучше, чем в Москве. Я, в качестве консультанта по хирургии, часто бывал в этой больнице и навещал бывшего друга, но влачившего уже жалкое существование. Что всего ужаснее было в состоянии так это то, что он вполне сознавал свое положение, знал, что ему уже никогда не возвратиться к былому, что окружающие его почти такие же страдальцы, как и он сам, и от могущей быть скуки он начал переводить с немецкого языка на русский какую-то медицинскую энциклопедию. О семье он при мне никогда не говорил ни слова и, по-видимому, совершенно не интересовался ею. Однажды, месяца за три до смерти, он приходил ко мне в Павловскую больницу и в разговоре интересовался узнать, что за последнее время появилось нового в медицине. Положение его отчасти было такое же, как мое теперешнее: я тоже сознаю, что вернуть мое прошлое невозможно, но не вследствие болезни, про которую можно еще думать, что она излечится, а вследствие старости, которая не излечивается, и вследствие социальных условий, изменить которые я не могу, да и никто из близких мне не может. Как он переводил от скуки энциклопедию, так и я пишу все это.
После его смерти несколько лет спустя разъяснилась причина тех странностей, которые были почти у всех членов семьи Отрадинских: три сестры Петра Петровича были с большими странностями, брат Михаил Петрович умер в психиатрической лечебнице от быстро протекавшего прогрессивного паралича. Оказалось, что мать их Вера Степановна почти до старости страдала припадками падучей болезни (Epilepsia), которую они все или не знали, или так тщательно скрывали, что об этом почти никто не знал.
Свободное копирование
