Другое лицо, с которым я познакомился у Соколовского был доктор Александр Федорович Федоров. Этому человеку судьба сразу улыбнулась, а потом отвернулась от него, увидавши хорошенько, что это за птица, даже плюнула на него. Это был постоянный запойный пьяница. Через месяц или немного более по окончании курса в Москве он уже ездил на своей лошади, имел порядочную квартиру, служил в Воспитательном доме и в тоже время врачом при правлении Либаво-Раменской железной дороги, где получал очень солидное жалованье, особенно для молодого врача. Это ему так вскружило голову, что он начал думать о себе гораздо больше, чем следовало и ставил себя очень высоко. С этим себя возвеличиванием он носился всю жизнь. Но в то же время в нем было развито и чувство товарищества, под влиянием которого он вышел в отставку из Воспитательного дома вместе с другими врачами, когда оттуда погнали доктора Кватца за то, что он не хотел сказать лично кучеру Почетного опекуна, управляющего Воспитательным домом Борису Ал. Нейргардт, чтобы он, кучер, ехал к другому подъезду, говоря, что на то есть прислуга, например, швейцар. В виде протеста распоряжению Нейгардта вышли несколько врачей из Воспитательного дома, а вместе с ними и Федоров. Его товарищи не забыли это и помогали ему всячески, например, он состоял врачом при городской амбулатории, не показывался в ней вследствие пьянства 8 месяцев, и его товарищи ежедневно исполняли его обязанности во все это время. Потом он поступил врачом в Константиновский Межевой институт, где продолжал пить и не являлся на службу. И здесь тоже выручали товарищи, но потом погнали его и отсюда. Благодаря товариществу ему дали от города пенсию в 800 рублей в год, по ходатайству тов.городск.головы Д.Д. Дувакина (тов. по университету). Светлые периоды бывали у него короткие, недели по две, не более. В это время он был обыкновенным человеком, но только заносчивым и подчас дерзким, а потом запивал, начинал, когда еще не совсем запьянел бить жену и детей, ломать мебель, бить посуду, вообще проявлял разрушительные наклонности, а когда сваливался окончательно, то уже не недели три-четыре с постели, прогнивал матрац, потому что все естественные отправления совершал без сознания, належивал себе пролежни сквозь всю кожу спины и если говорил что-нибудь, так просил водки, а ел лишь что-нибудь очень соленое или маринованное. В пьяном состоянии он и умер. Была у него страсть к водке наследственная или он развил ее сам, как благоприобретенное достояние, сказать теперь трудно. Я знаю только, что детство его было хуже моего, а материальные условия семьи, в которой он рос, совсем плохи. Но все же, особенно в первое время, у него была довольно хорошая детская практика до тех пор, пока он сам не напортил все дело. Недостаточное образование, а более всего отсутствие порядочности в воспитании сделали свое дело и из такого неглупого человека по рождению вышло что-то нелепое, уродливое, он был тираном для своей семьи и несчастная жена его Варвара Константиновна всю жизнь маялась с ним и несла тяжелый подвиг, даже одно время решилась было на само-убийство, но что-то помешало. Старший сын его ушел на Афон, будучи в 4-м классе гимназии, тайно от отца, и там постригся в монахи, а потом прислан был в Петербург и служил диаконом в Афонском монастыре, привлекая к своей наружности внимание столичных дам. Он был очень красив.
Свободное копирование
