Вечером в тот же день мы отправились в Москву, пробыли здесь сутки и поехали в Румынию. Дальше Ясс мы ехать не могли, потому что там была узкая колея между рельсами и потому что больные из-за Дуная довозились лишь до Ясс, а тут следовала перегрузка их в наши вагоны.
В Москве к нам привезли и сестер милосердия из общины под названием “Утоли моя печали”, которой заведовала сестра Трубецкой, княгиня Шаховская, а у нее была помощница и фактическая начальница общины какая-то не то Буш, не то Бушион. Эта дама была себе на уме и всячески заботилась о приобретении средств на общину вроде матери Митрофании, прославившейся на всю Россию по громкому уголовному процессу, бывшему в Москве, но только Буш не прибегала так открыто к наживе, как это делала Митрофания (урожденная баронесса Розен). Сестер нам дали таких, которые собраны были прямо с улицы, и их успели лишь переодеть в форменное платье, до тех же пор они не знали ничего об общине. Но деньги за их службу взяли вперед, за месяц за всех по 30 рублей и сколько-то подъемных.
Сперва ехали мы все время тихо и мирно, но, подъезжая к Киеву, я вынужден был спустить с поезда двух сестриц, давши им билеты на обратный путь в Москву. Дальше везти их с собой я считал неудобным; вместе с ними были ссажены с поезда и два санитара. Это обстоятельство дало мне повод сказать неосторожность за столом, что сестры не из общины “Утоли моя печали”, а если все они такие же, какие были ссажены, то общину следовало бы назвать русским именем, а не церковным славянским, а именно “Унеси ты мое горе”. Это мое слово было подхвачено кем-то, сообщено Шаховской, а та пожаловалась на меня сестре Трубецкой, но изгнать меня с поезда она не могла, а только возненавидела до глубины души, и в своей ненависти дошла до нелепости: я, как-то проходя через вагон-кухню, заметил, что ящик со льдом стоит слишком близко к плите и велел его перенести в другой вагон, а она потом увидела, что место пола, где стоял ящик, осталось незакрашенным, спросила что это значит, ей объяснили, что здесь стоял ледник, и что доктор Курбатов велел его унести отсюда, чтобы лед не таял. При этих словах в Трубецкую точно вселился бес и она с криком приказала поставить ледник на его старое место, говоря, что если доктор Курбатов сказал, что лед здесь будет таять, значит он не будет таять - перенести сейчас же, и воспользовавшись первой же остановкой на станции. Она смотрела, как переносили ледник, а со следующего же дня пришлось покупать лед ежедневно, платя за него бешенные деньги, чуть ли не по 3 рубля пуд, а до тех пор конечно покупали, но лишь раз в неделю (когда ледник был в другом вагоне). Думаю, что она порадовалась немало, когда узнала, что я совсем оставил поезд в сентябре, со времени начала занятий в Клиниках.
Свободное копирование
