В это время доктор Моллов, отслуживший свой трехгодичный срок, вышел в отставку и уехал в Болгарию, а на его место был назначен я - штатным ординатором мужской половины Хирургической клиники, и временно состоял на прежнем своем месте. Разница в службе была небольшая, но тут мне дана была уже казенная квартира, правда она состояла лишь из 4-х комнат небольших и кухни общей на дворе, но она была с отоплением здесь же на клиническом дворе.
Оригинального устройства была эта квартира, она состояла всего из четырех комнат, из которых три выходили окнами на Кузнецкий мост, поэтому уличная трескотня раздавалась в ней невероятная. Теперешние люди и представить себе не могут, что это такое было, потому что ведь тогда не было еще резиновых шин на колесах, а лишь железные и по Кузнецкому мосту не делалась асфальтовая мостовая; к тому же старались ездить по этой улице возможно быстрее, чем по другим. Уличный треск бывал до такой степени силен, что иногда нельзя было слышать собственную речь. Не помогало и закрывание окон, но потом с этим как-то свыклись, зато зимой было хорошо: тепло, светло, от полов и вообще ни откуда не дуло. Окна во всей квартире были расположены довольно низко от пола, гораздо ниже, чем это обыкновенно делается теперь, но зато расстояние между верхним краем окна и потолком было большое, так что сразу казалось, что окна находятся почти на полу. Эти окна были совершенно квадратные, а стекла в них чуть ли не из целого листа, поэтому все окна, несмотря на то, что в нем было всего четыре стекла, давали много света. Необходимого учреждения в квартире не было совсем. Ближайшим соседом нашим был Н.А, Богданов, письмоводитель в конторе клиники, впоследствии смотритель в Павловской больнице; я отчасти содействовал его переходу в Павловскую больницу, потому что тогда он был еще довольно молод и не настолько глуп, как оказалось потом. Вместе с ним жил брат его врач Старо-Екатерининской больницы, несомненно умный человек Платон Алексеевич Богданов, женившийся на светлейшей княжне Ливен и занявший место управляющего делами в Московском учебном округе, когда попечителем округа был назначен его свояк профессор Боголепов, потом ставший министром народного просвещения, убитый за свою деятельность, враждебно направленную против учащейся массы. В этой квартире, называвшейся “маленькой”, я прожил около года, а потом, когда выехал из казенной квартиры декан Полунин, мне дали его квартиру, в том же здании, но в первом этаже, одним ходом на Кузнецкий мост, а другим на клинический двор. При этой квартире была и отдельная кухня, но внизу в полуподвальном этаже; необходимого учреждения тоже не было, как и вообще во всех клинических квартирах. Старинные архитекторы считали устройство этих мест в квартирах ненужной роскошью. Это новое помещение было конечно лучше; оно состояло уже из шести комнат, из которых четыре были громадные, особенно зал, из которого пять больших окон выходило на Кузнецкий мост. У нас не было такой массы мебели, чтобы хотя сколько-нибудь наполнить эти сараи и потому они казались почти пустыми. Неудобство квартиры состояло в том, что окна были довольно низко от тротуара и потому всякий идущий по улице, мог свободно видеть все, что делалось в комнате. Но удобство в ней было то, что выход был на Кузнецкий мост, и была с ходом из передней особая комната-кабинет с окном на двор, а также в том, что все это здание было на углу Рождественки и Кузнецовского моста и здесь постоянно был городовой, стало быть, была полная уверенность в том, что не заберется никакой вор ночью с улицы, а со двора его не впустил бы постоянно дежуривший дворник у ворот. И действительно за все время, пока мы там жили, не было ни у нас, и ни у кого-либо из живущих там, случая кражи. Впоследствии когда Клиники были переведены на Девичье поле, все это здание было сломано, а на месте его воздвигнуто новое, громадное и красивое, в котором помещается Лионский кредит. В маленькой квартире родился Федя.
Когда мы перешли в Полунинскую квартиру, в которой первое время нас отчаянно ели блохи, началась перестройка того крыла здания, которое тянулось по Рождественке. Оно было такого же устройства, как и наша маленькая квартира, но стало уже совершенно ветхим, а тем не менее в нем жили ординаторы клиники, жили припеваючи, наживали хорошие деньги. Всем помогала фирма. Когда эта перестройка была закончена, но внутри еще не все было отделано (всего шесть квартир), тогдашний экзекутор конторы Ал.Ал. Дмитриев облюбовал себе наилучшую квартиру и приказал даже подрядчику спешить с отделкой ее, сушкой, и даже внес в нее некоторую часть своей мебели. В это время ректором был Н.С. Тихонравов, он недолюбливал Дмитриева, приехал в клинику, обошел всю постройку, зашел и в квартиру, намеченную себе Дмитриевым, спросил чья это мебель, и когда ему сказали, что Дмитриева, наметил квартиру эту себе и внес в нее свою мебель. Он был рассержен таким самоуправством Дмитриева и сказал, что квартиры он распределит сам, кому какую, а ту, которую занял себе Дмитриев, он теперь же предлагает ординатору Курбатову. Я, конечно, согласился охотно и предложение и согласие были сделаны публично в присутствии многих лиц, в том числе и Дмитриева, которому это было не вкусу.
Ректор, уезжая со двора, прибавил еще, что через неделю он приедет опять, и чтобы к этому времени квартира Курбатова была совершенно готова - сообщить об этом подрядчику. Через неделю все было готово, и мы перебрались опять в новое помещение, состоявшее из 6-и комнат с кухней и клозетом и парадным ходом на Рождественку, а черным во двор. Она была во втором этаже, довольно поместительная, довольно светлая и самая удобная из всех трех казенных квартир. В ней я оставался до конца моей службы в клинике. При распределении квартир Тихонравов сделал так, что подо мной в нижнем этаже, на который не было обращено почти никакого внимания, поместили самого Дмитриева, который должен был смотреть за тем, чтобы работы всюду велись одинаково. Ему досталось наихудшее помещение, и он потом часто говорил, что он сушит квартиру своей грудью и грудью детей. Вообще этот Дмитриев был плут и прохвост отъявленный, получал всего жалованья 50 рублей в месяц, имел семью из 5-и или 6-и ребят и в то же время находил возможным держать лошадь, а летом нанимал дачу для себя и семьи, платя за нее во всяком случае не менее 100 рублей. Он наживал на всем, что шло через его руки, а особенно на кухне и дровах. Здесь он проделывал разные штуки и был неуязвим, настолько хитро обставлял дела свои.
Свободное копирование
