Воспоминания доктора медицины - 76

 Бырдин

 Некоторые из дворян служили здесь же - или в должностях по выбору, как судьи и мировые посредники, или по назначению от губернских властей - урядники, становые, исправники. Не могу умолчать об одном мировом посреднике, который был в моем медицинском участке. Это был сын бывшего меншиковского управляющего в селе Чучково, служивший при крепостных в военной службе, а в эпоху крестьянской реформы вышедший в отставку, вполне усвоив себе все приемы мордобития и порки. Он был, однако же, честным в дворянском смысле и не допускал, чтобы дворянин делал бесчестный поступок, например, обман. Это был Сергей Александрович Бырдин. Он был настолько справедлив, что чуть не отдал под суд родного отца за то, что при написании уставной грамоты (так назывался документ по отводу земли крестьянам) включил в нее выражение или условие, выгодные для помещика, но очень невыгодные и даже стеснительные для крестьян, которые впоследствии было бы невозможно исправить. Дрессировал он мужиков ужасно и требовал от них, чтобы они, приходя к нему по делу, говорили бы: “Я - такой-то деревни и волости, по имени такой-то, прошу о том и том -то…” - без всяких лишних слов и пожеланий.

После нескольких зуботычин, даже с кровопусканием, мужик понимал, что нужно было барину, и коротко и ясно выражал свою мысль. За всякую провинность он беспощадно драл мужиков, особенно, сотских и старост, если они совершали промахи по службе или уличались во взяточничестве. Перед мордобитием он всегда приказывал снять знак с груди, означавший должность. Доставалось от него и старшинам, которых он выдерживал под арестом иногда целыми неделями. Волостные писаря, как люди, наемные волостью, боялись его, как огня - их он не порол, а бил нещадно. Вместе с тем, он отстаивал интересы крестьян и в достижении своей цели не стеснялся никакими служебными препятствиями. Об этом скажу позже. Однажды я возвращался домой и был уже в своем селе, но тут дорога, по которой мне нужно было ехать, оказалась занятой громадной толпой народа, стоящего перед волостным правлением, на крыльце которого стоял Бырдин, только что окончивший свой суд и расправу. Тут он, обращаясь к народу, говорил, что до сих пор и бил, и драл их, - “но теперь я обещаю вам - при этом он снял шапку и перекрестился на церковь - и клянусь, что не ударю никого из вас, не выпорю, но буду безжалостно штрафовать вас и арестовывать”. Затем он сел в тарантас и хотел ехать, но народ не дал ему отъехать и несколько сажен, остановил лошадей. Многие стали на колени, и все просили, чтобы он снял с себя клятву, только что произнесенную перед церковью, говоря: “Нет, батюшка, Сергей Александрович, мы ведь знаем, что ты справедливый, стоишь за нас, пори тех из нас, которые того заслуживают, но только не штрафуй, не сажай под арест”. Он умилился этой просьбой, снял с себя добровольную клятву и уехал. Но порол уже мало. Я сам был свидетелем этой сцены, потому что, только когда толпа разошлась, я смог проехать.

Был случай, что в Сапожке, в Земском собрании, многие хотели, по инициативе Кошелева, выбрать в почетные мировые судьи Еф. Дм. Ускова, городского Голову, человека полуграмотного, как он и сам сознавал это и высказывал. Для этого, по закону об избрании нужно было единогласное избрание. Когда председатель собрания сказал, что он просит встать тех, которые согласны на избрание, и что оно должно быть единогласное, Бырдин, сидевший рядом с Кошелевым, переспросил председателя о законе избрания и не встал. Все готовы были сказать, что Усков избран, но председатель сказал - “Нет, не избран”. Кошелев спросил: “Кто же не встал?” Ему показали на его соседа, и он удивился, а Бырдин спокойно спросил всех: “Как же может быть судьей человек неграмотный, каким сам Усков признает себя?” Все молчали.

 Был еще такой случай в служебной деятельности Бырдина. С давних пор в Сапожке стоял эскадрон гусар, которые на лето вывозились за город и там размещались, а казенные лошади паслись на крестьянских землях. Эскадрон за это ничего не платил крестьянам. Бырдин, как мировой посредник, начал ходатайствовать за них, чтобы им платили за постой и за пользование кормом для лошадей. Эскадронный командир отказал; Бырдин обратился с прошением к полковому командиру - отказал и этот. Бырдин пошел дальше, дошел до военного министра - и тут отказ. Тогда он воспользовался пребыванием Александра II в селе Архангельском или Ильинском под Москвой и отправился туда к Государю с прошением. Прямо к Государю его не допустили, а только доложили о том, что у него есть прошение к Государю, и велено было дежурному генералу принять прошение, которое тот передал Александру II в саду. Бырдин видел через окно, что Государь сам читал его прошение, потом говорил что-то с дежурным генералом, который, возвратясь в приемную, заявил Бырдину, что Государь нашел его прошение законным и велел удовлетворить. Недели через 2-3 получено было официальное сообщение из Петербурга о том, что крестьяне пригородных сапожковских слобод будут получать плату за постой людей (т.е. гусар) и за прокорм их лошадей по столько-то в год. Плата с тех пор получалась аккуратно и, кроме того, получено было за сколько-то лет прежних.

 Спрошу я теперь: кто бы из посредников стал добиваться так своей цели, если бы он и знал, что она законна, но видя, что все ему в ней отказывают? Даже военный министр отказал. Кто бы стал подавать прошение самому Царю? И все это - совершенно безвозмездно, лишь из принципа справедливости. За эту справедливость его не любили многие, и, когда решено было, что вместо пяти посредников в уезде оставляется только двое, на него указали первым делом, как на остающегося за штатом.