Институт, в котором работал папа, находился в Лефортово, в Краснокурсантском проезде. Вблизи была Госпитальная площадь, военный госпиталь, построенный еще при Петре1 (на фасаде сохранилась надпись «Военная гошпиталь»), и Кадетский парк. Одно крыло длинного институтского здания было отдано под общежитие командного состава. Там мы и получили две большие смежные комнаты. Нашими соседями были военные врачи, научные сотрудники института, некоторые в высоких званиях, с одним или двумя ромбами на петлицах. Из коммунальных удобств в нашем распоряжении были место на общей кухне, туалет и центральное отопление.
Несмотря на то, что условия общежития способствуют контактам между людьми, сближения ни с кем из соседей у нашей семьи не произошло. Может быть, потому что уже в то время атмосфера взаимного недоверия и поиска затаившегося врага начала распространяться в обществе. Я помню, что в 1933-34 гг. в семьях наших соседей начали «исчезать» некоторые «папы», преимущественно в высоких званиях бригадных и дивизионных врачей.
Обезглавленные семьи в течение короткого времени оставались на месте, а затем куда-то уезжали. Детская память сохранила некоторые фамилии: Шамашкин, Гоц, Салминь.
С Лидой Салминь я было подружился, но дружба наша трагически оборвалась. Нас объединяло общее увлечение - коллекционирование марок. Коллекционеры мы были начинающие. Наши сокровища не были даже размещены в альбомах, которых я в ту пору, кажется, и в продаже не видел. Марки хранились в конвертах или между страницами тетради. Однажды, вернувшись из школы, я начал пересматривать свои богатства и вдруг обнаружил исчезновение многих дорогих моему сердцу марок. Младшая сестра Шеля – ей было в то время 7 лет – с негодованием отвергла мои недостойные подозрения и сказала, что к нам заходила Лида, которая и рассматривала мои марочные богатства. Лида, жившая в одной из соседних комнат, не захотела, однако, признаваться в хищении моих богатств. Так бы я и ушёл ни с чем, но тут в ситуацию вмешался ее отец – он слышал наш разговор. Он предложил, чтобы Лида показала свои марки. И тут в беспорядочной груде высыпанных на стол марок я начал узнавать мои, похищенные. Многие из них лежали «лицом вниз», но и эти старые, прошедшие через руки многих таких же, как я, коллекционеров, я безошибочно узнавал по их оборотной стороне. У какой-то не хватало половины зубчика, у другой был немного примят угол, у третьей - какой-нибудь еще только для меня приметный признак. И я безошибочно называл страну происхождения марки, переворачивал ее - всё подтверждалось! Мне вернули все похищенные у меня марки, но, выйдя от соседей, я не испытал радости от этой победы. Более сильные в этот момент чувства разочарования и удивления владели мной.
«Как могла ты поступить так, Лида?!» – спрашивал я у самого себя и не находил ответа. Это было мое первое разочарование в женщине.
На этом наше знакомство с Лидой полностью прервалось. Мы часто встречались в общежитии, в школе, но ни разу не поздоровались. Я уже в том возрасте не умел прощать обмана, а она, естественно, не могла мне простить перенесенного унижения. С тех пор прошло 70 лет, прожита жизнь, но и сейчас, возвращаясь мысленно к тем дням, я задаю вопрос: «Как могла ты так поступить, Лида?»
Первый год после переезда семьи в Москву был для меня очень нелегким. Я оказался совершенно неподготовленным для встречи с московскими сверстниками, в среде которых важнейшим способом выяснения отношений было кулачное право. Я же был воспитан родителями под лозунгом «Интеллигентный человек руки в ход не пускает». Родителям очень хотелось, чтобы у них был интеллигентный сын... Но в условиях московского двора этот призыв оказался совершенно неприемлемым. А я не умел постоять за себя. Любой агрессивный мальчишка, даже младший по возрасту, мог безнаказанно меня ударить. Я страдал, мучился, но родительская наука еще крепко во мне сидела, и я оставался беззащитным.
Свободное копирование
