1973
Стоянка была не очень удачной. С четырёх сторон – лес, разрезанный железной дорогой. По другую сторону полотна от нас находилась деревня с десятком-другим домов, даже без магазина, зато с общественной баней.
Любая баня становилась для меня предметом страданий.
Во-первых, у меня были длинные косы. Мыла мне голову только мама, в-основном, хозяйственным мылом. Мыло кусалось.
Во-вторых, моим здоровьем никто не интересовался, и посещение парной считалось обязательным. Как выяснилось с возрастом – я гипотоник. В парной мне всегда становилось плохо.
В-третьих, учитывая мою полноту (предмет маминых стараний и гордости) и длинные косы, в бане ко мне постоянно подходили старухи с просьбой потереть им спинку. Они умилённо лыбились, разглядывая меня, пихали мне в руки мочалки и командовали, покряхтывая: «Выше! Ниже! Бок потри! Спину сильнее!» Доходило до смешного: вместо того, чтобы мыться самой, я часами «работала» банщицей по обслуживанию назойливых старушенций, не устававших нахваливать меня довольной маме.
В-четвёртых, с возрастом меня всё сильнее воротило от толпы обнажённых тел, скребущихся мочалками и вениками, сидящих, стоящих и лежащих во влажных, затуманенных паром помещениях; потоки грязной воды и очереди за тазами, к душу, в парилку, к кранам…
На входах в мыльные отделения городских бань проверялись шампуни – стеклянные бутылки нельзя было проносить. Но их всё равно кто-нибудь проносил, разбивал, и в сток нередко, вперемешку с грязной водой, бежала кровь из чьей-нибудь порезанной ноги. Мне очень нравились покупаемые мамой «гирлянды» из одноразовых шампуней. В прозрачных пузатых пакетиках яичного шампуня плавали жёлтые пузырьки воздуха. Разрывать пакетики было жалко.
Деревенская баня работала раз в неделю по несколько часов для женщин и мужчин, причём перерыва не было.
В первый раз, выйдя из помывочной в раздевалку и увидев на скамьях гогочущих мужиков, я растерялась. Юркнула в угол, где лежала одежда, напялила платье и убежала.
Мужики и бабы лениво переругивались, похахатывая. Бабы лупили мужиков мокрыми вениками, мужики орали: «Наше время!»
После я ходила в эту баню к моменту открытия, мылась почти холодной водой, зато одна.
До школы было 12 километров.
По утрам все, кому надо было в город, собирались у малюсенькой платформы. Электричка останавливалась на минуту. Но она ещё и шла так рано! Часто мы просыпали. Обычно через какое-то время за электричкой шёл товарняк. Мы выстраивались вдоль пути и надеялись, что в нём будут открытые вагоны. В кино часто показывают такие вагоны, и как в них запрыгивают люди и едут. Мы делали так же.
Стояли у самых рельсов. Состав сбрасывал скорость. Мы кидали в вагоны портфели, а потом, прямо на ходу, лезли, подсаживая и подтягивая друг друга. Выпрыгивали перед вокзалом: привокзальные пути контролировала милиция.
Если с поездом не везло, опоздавшие разделялись на две части: первые забивали на учёбу, вторые шли три километра через лес к шоссе.
На шоссе голосовали, и нас подбирали водители грузовиков. По первости они удивлялись, кто мы и откуда. Потом сами тормозили, увидев нас, везли в город, угощали яблоками и матерились в пространство.
Почти во всех школах были продлёнки. Из этой школы возвращаться с продлённого дня не представлялось возможным. Тогда от ПМСа пустили автобус для школьников.
Водитель – улыбчивый, круглолицый дядька гонял так, что дети падали с сидений. Мало того, что лесная дорога была отвратительной, так он специально лихачил, явно наслаждаясь визгом и криками.
Мы с Танькой ехали сзади. На выходе водитель открыл только передние двери и захлопнул их перед нами. Перебрался со своего места в салон, растопырил руки и пошёл на нас: «Ну, девочки, позабавимся?!»
Танька полезла в окно. Я подсадила её, она выскочила. Я осталась одна. Приготовилась к драке, ни на что не надеясь (Танька, нет чтоб позвать кого, ревела за автобусом), но предупредила на всякий случай: «Мамке расскажу!» Мужик вдруг сник: «Ты чья?» – «Смагина». Открыл дверь и уехал, чуть не сбив.
На продлёнку я не оставалась, а после уроков приходилось бежать на вокзал вприпрыжку. Я задержалась на дежурстве (учителей не волновало, что нам не попасть домой, мы делали всё то же, что и другие ученики). Поезд тронулся. Следующий пригородный – через 2 часа, но уже стемнеет, а мне ещё идти по железке вдоль леса. Я понеслась за последним вагоном, швырнула портфель в раскрытую дверь и прыгнула сама, сбив с ног проводницу.
Проводница схватила меня за шиворот и затолкнула в своё купе, рявкнув: «Сиди здесь! Сейчас милицию позову!»
Ушла. На столике лежал журнал «Здоровье». Я листала его, пока моё внимание не привлекло жирными буквами напечатанное слово: «АБОРТ».
Возвратившаяся проводница онемела от неожиданности: я рыдала, читая о судьбе женщины, которая когда-то сделала операцию под названием «аборт», а теперь не могла родить ребёнка и очень страдала.
Проводница отняла журнал и выгнала меня к другим пассажирам.
Школа в этом провинциальном городе (100 км от Ленинграда) была огромная, современная. Нас распределили по одному в класс. Мои одноклассники, мягко скажем, меня невзлюбили. За непонимание их моды и нестадность измывались надо мной по полной программе (Когда, повзрослев, я увидела наивный фильм - «Чучело», только усмехнулась).
Учителя никогда нас не защищали.
Однажды я проспала так, что смысла не было добираться в школу. На другой день меня вызвали к директору. Я подивилась: за один пропущенный день?
Директор объявил, что в школу вызываются мои родители. Я узнала, что накануне сорвала занятия, подбив весь класс к коллективному прогулу. Ещё учила детей пить, курить и настраивала против учителей.
Моих возражений никто не слушал. Наша классная руководительница от такого известия слегла с сердцем, и весь класс немедленно отправился к ней просить прощения.
Мы шли. Милые домашние дети окружили меня, пинали ногами и кулаками и говорили гадости.
Учительница со страдальческим лицом утопала в подушках. Она произнесла обвинительную речь. Класс рыдал и каялся. Я молчала. Она воскликнула: «А тебе, я смотрю, даже не стыдно?!» Я сказала: «Мне не стыдно. Меня вчера в школе не было. А за ваших хулиганов я не в ответе». Учительница ахнула: «Дети! Это – правда?!» Дети возмущённо загалдели. Я сказала: «Разбирайтесь сами, а я у вас больше не учусь!» и ушла.
Пока ПМС не уехал, я учила дома все предметы по школьной программе самостоятельно.
На станции долго стоял товарный состав. Мальчишки слазали в вагоны через окошечки под крышей и выяснили, что там пропадают помидоры. Все дети набрали сумки и вёдра и облепили товарняк. Мальчишки пошустрее влезли внутрь, им подавали ёмкости устроившиеся на крышах парни посильнее. На верёвках вниз спускались полные ведёрки, каждый брал своё и уходил. Мама натушила помидоров с постным маслом и луком, сварила суп.
Другой раз тоже долго стоял состав с рефрижераторами. Смуглые южные мужчины зазывали нас, предлагая купить дыни. Дыни продавались дёшево. Был выходной день. ПМСовские рабочие и дети, как муравьи, тянулись вдоль поезда, нагруженные огромными овальными дынями. Я страдала, глядя на это шествие. Подошла к маме, попросила денег. Денег не было. Я ныла, изводя маму своей просьбой. Я никогда не ела дынь. Они выглядели сказочно, великолепно! Они пахли сладко! Мама дала мне 30 копеек.
Я побежала к стихийно возникшему базару. Вскоре стало ясно, что на 30 копеек ничего не купишь.
Я побрела домой, и тут из крайнего вагона выглянул мужчина, жующий дыню. Я крикнула: «Дяденька! Пожалуйста, продайте мне кусочек дыни!» Он спросил: «Деньги есть?» – «Вот. Тридцать копеек» – «Это мало» – «Ну хоть на один кусочек хватит?» – «Иди домой, попроси денег у папы» - «Папы нет» – «А где папа?» – «Не знаю, где. Он не живёт с нами» – «Пусть мама ещё денег даст!» – «Я же кусочек прошу!» – «Что, совсем нет денег?», - мужчина засмеялся. Мне стало обидно. Я отвернулась, пытаясь не разреветься. Мужчина вдруг сказал: «Давай деньги!» Я протянула монетки. Через несколько минут он спрыгнул ко мне с невероятных размеров дыней: «Донесёшь?» Я ухватила руками края подола, он опустил туда дыню, как в карман кенгуру. Я пошла осторожно-осторожно, на ощупь переставляя ноги вдоль рельсов, а он всё кричал мне вслед что-то весёлое и непонятное.
Единственный на моей памяти случай: на стоянку привезли ещё один ПМС. Он отличался от нашего тем, что люди там жили побогаче, как это ни странно звучит. Все вагоны в нём были классные, дети рассказывали невероятные вещи – они ездили даже в Монголию. Врали, нет ли – не знаю, но у всех были пачки монгольских марок, открыток и каких-то непонятных вещиц с нерусскими надписями.
Как-то к моему вагону подтянулась компания: Томка-копчушка и два мальчика из второго ПМСа. Томка сказала, что я понравилась Вадику, и он хочет со мной дружить. Я согласилась. Томка хотела уйти, но второй мальчик попросил её остаться, так как она понравилась ему. Томка вопросительно посмотрела на меня: я девчонок не жаловала. Я кивнула. Новые друзья могли рассказать много интересного.
Мальчишки показывали нам альбомы с марками, наборы ярких открыток, рассказывали про свою жизнь. Потом кто-то сделал открытие: в заборе спичечной фабрики есть лаз. Вскоре у меня был целый фанерный ящик из-под старой посылки, до краёв наполненный спичечными этикетками. Этикеткомания захватила всех. Мы обменивались картинками, сбиваясь со счёта, распределяли их по темам.
Когда мы ждали электричку, ко мне подошли девчонки и сказали: «Что ты всё с мальчишками водишься? С нами интересней! Мы собираемся по вечерам на вокзале, приходи!» Мне стало любопытно. Вечером я пришла на вокзал.
В зале ожидания вдоль стен сидели на скамейках девочки и разговаривали. Я примостилась в углу, изучая расписание. Вдруг в зал забежали парни, свет погас, раздался визг и хохот, я почувствовала, что меня кто-то обнимает, врезала с размаху, не примеряясь, куда попало, и удрала.
Меня трясло от возмущения: тоже мне, интересные игры! Девки – дуры, я в этом убедилась лишний раз. Я сидела дома в одиночестве. Почему-то мои друзья не появлялись.
Утро принесло новость: второй ПМС уезжал, состав уже был сформирован и готов к отправке. С трудом я нашла вагон дружка и постучала в стену. Никто не вышел. Я поскучала и отправилась восвояси.
Меня кто-то нагонял. Я остановилась. Вадик – с огромным синяком на поллица, глупо улыбнулся и сказал: «У тебя рука тяжёлая…» Я отвернулась. Он крикнул: «Дура ты совсем, что ли?! Я так обрадовался, когда увидел тебя на вокзале! Сколько можно этикетки под вагоном разглядывать?!»
Дома я достала из-под кровати посылочный ящик с этикетками, отнесла его далеко в кусты и вытрусила в траву.
Мама договорилась о покупке молока со старухой, живущей за деревней. Я не любила туда ходить. Дом стоял одиноко, у края леса, отгороженный от остального мира высокими елями. Через деревню за молоком ходить было далеко. По железной дороге – страшно, потому что часть пути пролегала через лес. Тем не менее, каждый день в обед я приносила три литра молока.
Так получилось, что я заигралась с ребятами и за молоком отправилась на закате. Замирая от страха, обратно решила идти по железке – так быстрее.
В лесу ко мне с мычанием бросилась чёрная корова. Наверное, она заблудилась и, увидев человека, поспешила к нему. Я же коров всегда боялась. Эти огромные животные, рогатые, хвостатые, с зубами и копытами, да ещё оглушительно ревущие, никогда не вызывали у меня тёплых чувств. Я сиганула напролом через заросли, а корова скакала за мной, пока не отстала, отчаявшись получить помощь – ей надо было попасть в хлев.
Запыхавшись, я карабкалась на насыпь. Вечерний туман клубился и столбом поднимался над скошенной поляной. Мне хотелось никогда не видеть этого леса, коровы и тумана.
На рельсах стояла огромная незнакомая собака и ни за что не давала мне пройти. Она не лаяла – она скалилась, расставив крепкие лапы и пресекала все мои попытки её обойти. Я налила молока в крышку бидона и протянула собаке. Угощение было принято, но пройти мне не удалось. Тогда я села на рельс, предложила собаке ещё молока. и сама стала его пить через край бидона. Когда молоко кончилось, собака посторонилась. Я шла и придумывала, как объяснить маме отсутствие молока. Пролила? Заругает. Скажу, что выпила.
Навстречу по шпалам рваным шагом приближалась старуха, у которой я покупала молоко. Она хотела погладить меня по голове, но я шарахнулась и чуть не упала. Старуха сказала: «Деточка, тебя кто-то обидел? Ни на кого сердиться не надо. Послушай: кто тебя обидит, тому добра не будет. Если ты на кого обидишься – и тебе плохо станет. Когда другого простишь – и тебя бог простит. Сама никому худого не делай – всё вернётся к тебе, даже если только подумаешь плохо».
Маме я сказала, что молоком опилась и больше его покупать не надо.
А слова старухи существуют рядом со мной всю жизнь, лучше бы она тогда промолчала…
Как обычно, в уценёнке, мне купили демисезонные пальто, почему-то два: ярко-красное и ярко-синее. Оказалось, что где-то под Казанью у меня есть две сколькотоюродные сестры, которым предназначалось передать пальто по наступлению тёплых дней. Пальто мне велено было носить аккуратно, не рвать и не пачкать.
Я возненавидела внезапно проявившихся родственниц. В ярких однотонных пальто и думать было нечего отправляться в тепловозное депо или на свалку. Я ходила по струнке, разглядывая своё отражение в окнах магазинов. Сначала, чтобы убедиться, что одежда в порядке. Потом, чтобы полюбоваться на себя. В мае пальто отослали сёстрам.
Мы гуляли с сыном начальника. Ранняя весна. Делать нечего. Серый, пасмурный день. Говорили ни о чём. Просто идут два подростка и разговаривают.
Что он такое мне сказал, не помню. Помню только, что я моментально взбесилась, налетела на него, сильно толкнула и что-то кричала. Парень не ожидал такого напора, пытался ответить, но оступился и свалился в канаву. Я убежала, а он кричал вслед, что пожалуется отцу.
Это было очень плохо. Я часто участвовала в драках – как со своими пацанами, так и с местными (теми, кто жил на очередной станции, куда нас привозили). Если маме докладывали о моём поведении, меня ждало наказание. Иногда и докладывать не надо было – синяки и ссадины говорили сами за себя. В половине случаев моё поведение, недостойное девочки, удавалось утаить. Здесь утаить не получалось.
Я пришла домой. Мама стирала. Я забилась в угол за дверью и сказала, что побила сына начальника. Я ожидала чего угодно, кроме того, что произошло.
Мама молча закончила стирку, развесила бельё под низеньким потолком кухни и стала собирать вещи. Своего у нас почти ничего не было. Три картонных чемодана и рюкзак. Она положила вещи перед дверью, оделась и села на пол рядом с пожитками. Она сидела на корточках, раскачивалась и беззвучно плакала.
Я тоже ревела, ничего не понимая. Я кричала: «Мама! Мамочка! Ну ты что?! Почему ты молчишь?» Я пыталась поднять её, но она с немым остервенением отбивалась от моих рук и не поднималась.
Я свернулась рядом на полу и уснула.
Утром проснулась от холода. Печка не топилась. Мама сидела в той же позе.
Вдоль состава прошёл комендант. Он стукнул в стену вагона и закричал: «Смагина! В шесть утра с бригадой на отделку!»
Мама тяжело поднялась, задвинула чемоданы в угол и ушла.
Никогда она не говорила со мной об этом случае.
В школе готовили новогодний спектакль «Дед Мороз и медвезайцы». Я играла Бабу-Ягу. На роль меня выбрали из-за длинных волос. Костюм справили поистине сказочный! Мама дала мне яркую юбку и широкую кофту, я нашила на них «заплат», косы расплела и растрепала, на голову накинула пёстрый платок, лицо вымазала сажей.
Спектакль шёл «на ура». Мне в классе нравился рыжий Сашка. Он появился в школе недавно. И я сразу поняла, что люблю его. Поразительно красивый, с тонкими чертами лица, он был двоечником и не был ПМСовским. Нас разделяла пропасть.
Из-за Сашки я пересела на «камчатку». Я старалась быть рядом с ним. Я даже купила несколько пакетиков гашёных марок, потому что он как-то сказал, что интересуется марками.
Отыграв свою роль, я сбегала в класс, умылась, расчесалась, заплела косу и переоделась в недавно купленный праздничный наряд – голубую юбку в широкую складочку и белую гипюровую блузку с пышным жабо. Вернувшись в актовый зал, сев на первом ряду.
Спектакль кончился. Учительница поблагодарила артистов и раздала им подарки. «А где Баба Яга?» – спросила она. Я вскочила с места и тут же упала. Позади меня сидел когда-то отвергнутый Серёжка. Он только что привязал мою косу к спинке сиденья, и теперь извивался от хохота, приглашая позабавиться зрелищем присутствующих школьников. Учительница поморщилась: «А что это ты переоделась? Нет, ты – не Баба Яга и подарка не получишь!» Я, злая, сидела на полу и развязывала ленты. Плевать мне на ваш подарок! Зато Сашка увидел, как я грохнулась, и сразу ушёл. А я-то надеялась, что он проводит меня до дома.
В темноте и одиночестве я шла по железной дороге. На платформе стоял рыжий Сашка. Он сказал: «С Новым годом!» и дал мне пакетик. В пакетике поверх конфет сидел смешной игрушечный бельчонок. Потом Сашка проводил меня до ПМСа.
Кроме школы, я могла бы видеть предмет своего обожания в клубе, на танцах – если бы меня отпускали на танцы. Но на Новогодний вечер танцев я сбежала, обманув маму.
Стулья в клубе были сдвинуты к стенам. Посреди освободившегося зала ПМСовские и местные мальчишки и девчонки всех возрастов то прыгали, то плавно двигались парами под заливистую гармошку дяди Толи. Я тоже с кем-то станцевала один раз – держась за руки, потопталась на месте, крутя головой во все стороны. Мой партнёр выглядел глупо – это раздражало. Я же сделала потрясающее открытие: у рыжего Сашки был старший брат – высокий стройный парень, тоже рыжий и невероятно красивый, да нет же – прекрасный, как сказочный принц или благородный рыцарь!!! Я забилась в уголок и обдумывала жизненно важный вопрос: «Что делать? Если мне влюбиться в старшего брата, где я его смогу видеть? Сашка хотя бы в моём классе учится…»
Размышление прервало мамино появление. Она не смогла сразу разглядеть всех танцующих, я же пробралась за стульями к своему пальто и благополучно добежала до дома раньше неё.
Всё-таки я решила, что Сашкин брат больше достоин любви, и начала страдать по нём. Но увидеть его удавалось так редко, что Сашка, постоянно попадавшийся мне навстречу то после уроков, то в парке, то в кино, стал раздражать своей поразительной похожестью с ненаглядным.
Зимние каникулы я проводила в пионерском лагере под Выборгом. Воспитатели сразу же объявили: те пионеры, кто не желает участвовать в лагерной жизни, могут делать, что хотят. Прокат лыж и финских санок и библиотека работают весь день. Обязательное условие: не опаздывать в столовую и после отбоя быть в палатах. Нарушители дисциплины отбывали наказание на кухонных работах.
Эта зима меня околдовала. Всё свободное время я путешествовала по окрестностям на финских санках. Один раз я попала на кладбище, где вместо крестов над заснеженными могильными холмиками стояли камни, в другой раз наткнулась на лосей. Огромные животные показались такими страшными, что я всю дорогу до лагеря боялась, что они догонят меня и убьют.
Как-то я заблудилась и, проплутав несколько часов, пропустив обед и тихий час, влезла на дерево, чтобы оглядеться. Вид сверху не радовал: куда бы ни упал взгляд, везде торчали только верхушки сосен и елей. Синее небо, зелёный лес и белый снег. Голова закружилась, я упала вниз, на спину, и отключилась. Открыла глаза в сумерках. Поднялась, встала на сани и поехала. Я ни о чём не думала, в голове было пусто и спокойно. Через какое-то время подъехала к лагерным воротам, даже не удивившись, что добралась.
После каникул меня ждал сюрприз: Серёжка больше не учился с нами. Говорили, что после новогоднего вечера он пришёл домой избитым, а потом его мама написала заявление о переводе в другой класс.
В самодеятельности я больше не участвовала.
Через много лет (когда-то 6 лет казались целой вечностью!) я встретила рыжего Сашку на танцах. Я уже жила в другом районе Гатчины и удивилась, встретив его там. Мой парень, тоже рыжий, служил в армии. На танцы я выбиралась редко, за компанию с подругами.
Мы обрадовались встрече и почти до утра просидели во дворе.
Мама работала в ночную смену. Я сказала: «У меня есть торт. Пошли ко мне чай пить!»
Мы пили чай и тихо, чтобы не разбудить соседей, смеялись, вспоминая школу. Сашка засобирался домой. В дверях он сказал: «Если б ты знала, как я был влюблён в тебя! Но ты была отличницей и совсем не обращала на меня внимания. Когда вам дали комнату, и ты переехала, я каждый день приходил к твоей новой школе, но тебя так ни разу и не увидел. Я всё хотел тебе что-то сказать, но не решался. Не знаю, зачем я теперь это говорю». Я сказала: «Это было детство. Оно прошло». О его брате я ничего не стала спрашивать.
Свободное копирование
