27 апреля.
Голицыно. Радиопередача Би-Би-Си, посвященная Орвеллу. В эссе «Зачем я пишу» он говорил, что кроме естественной необходимости зарабатывать на жизни его побуждают писать четыре обстоятельства:
1.Обыкновенный эгоизм — желание выделиться из людской среды, сохранить о себе память, обратить на себя внимание.
2. Исторический импульс — он хочет увидеть, понять, как действительно было дело, как реально выглядели события, и хочет сохранить эту правду для будущих поколений.
3. Политическим импульс — надежда на то, что новое слово кому-то послужит, кого-то подвигнет на значительные поступки, надежда на то, что его произведения изменят, исправят в какой-то степени мир, который его в таком виде не удовлетворяет.
В-четвертых, Орвелл говорит о роли эстетического элемента, о красоте, которую он извлекает из слова, из порядка слов в его произведении, из тонкостей своего литературного мастерства.
Я, как главный побуждающий стимул для работы над главными своими книгами, считаю исторический, а в какой-то степени, политический импульсы. Эстетика литературного труда мне чужда, а выделяться в наших условиях означает выделяться в категорию подсудимых и заключенных. Политический импульс тоже весьма сомнителен. «Пролы» ничего не понимают и ничего никогда не поймут. А писать в надежде изменить нравы «внешней партии» — чистейшей воды фантазия. Только исторический долг, историческое чувство, радость причастия к подлинной исторической правде, счастье от того, что ты являешься судьей, праведным и беспристрастным судьей своей эпохи, может побудить к тому огромному труду, который я совершаю. Историческое чувство освобождает меня от страха перед преследованиями и от жалкого тщеславия, которое гонит всех моих коллег непременно публиковать свои произведения. Мне не нужно публикаций. Я уже завершил, закончил, довел до нужного мне уровня свое первое, главное произведение.
Даст Бог доведу и остальные. Ибо и себе я единственный судья. Сколько бы людей ни читало мои рукописи, никто не скажет мне того, что я сам себе могу подсказать, никто не изменит в корне мои основные взгляды. Они сами меняются и будут меняться в котле мысли, под влиянием новых, неизвестных мне прежде фактов. В эпоху внеисторическую, антиисторическую, историк одинок. Ему не от кого ждать хвалы, а хула властей ему безразлична. Орвелл, которому мы обязаны глубочайшим анализом тоталитаризма, все-таки не до конца мог себе представить степень одиночества, господствующего в нашей ночи: когда историк остается один, совсем один с попранной историей.
Свободное копирование
