15 февраля.
Утром получил письмо от ред. «Подъема» (Воронеж) Гончарова, где он сообщает, что цензор Казьмин изуродовал мой очерк об академике Мазлумове. Меня охватила бессильная ярость. Вот так, одно за другим, гибнут мои детища. В голове начали складываться строки «разгромных» писем в Воронежский обком, в главную цензуру. Но ведь известно — все это пустое. Очерк испорчен, будущим моим сочинениям это не поможет, а только помешает. Ловушка. Что может сделать осужденный, когда перед ним, во всеоружии своих прав, стоит литературный палач? И не один палач, а целые сонмы их, на всех этажах литературного застенка. Позвонил в «Дружбу народов», где уже год лежит очерк о хирурге Сеппо. Очерк одобрен, оплачен, нравится — я вдруг распоряжение заместителя главного редактора — укоротить. Просто укоротить, без всяких разъяснений, без причин, потому что места мало. Право, на один день этого слишком много… Впрочем, мне еще грешно жаловаться.
В ЦДЛ на 14 февраля было назначено обсуждение трех повестей К.Трифонова, опубликованных в «Новом мире». Повести, несомненно, самые значительные литературные произведения минувшего года. И что ж? ЦДЛ выделена для обсуждения самая маленькая (8) комната, где не могли поместиться все собравшиеся. Большой и малый залы были предусмотрительно заняты под более серьезные «мероприятия». Публику из 8 комнаты стали переводить куда-то, чтобы отсечь часть, но Трифонов заявил протест против того, что его читателей, по существу, не допускают на обсуждение книг и отказался продолжать вечер. Обсуждение «перенесено», но, боюсь, и это общее мнение, что навсегда. Чиновников не трудно понять: на обсуждение пошлятины «о рабочем классе» они не могут собрать и трех десятков писателей, а на разговор вокруг судьбы интеллигенции сбежалось три сотни. Неприятно.
Свободное копирование
