Семидесятые. Записки максималиста - 103

1 августа

Тяжело, как телегу в гору, тяну свой очерк об А.Л. Мазлумове. более всего меня мучает внутренняя борьба: желание писать раскованно, свободно, безбоязненно, используя и фактический материал, и мои мысли по этому поводу, сталкиваешься с боязнью, что это «не пойдет» или не понравится Мазлумову. Последнее обстоятельство, впрочем, не так уж важно, я верю в разум А.Л. Но внутренний редактор меня изматывает, ограбляет. Многие великолепные эпизоды оказываются в современных условиях невозможными, недопустимыми. Нельзя писать о том, что секретари райкома, бесконечно сменявшиеся в тридцатые годы, кроме вреда селекционеру ничего не давали, что сотрудники ОГПУ, НКВД без конца вызывали селекционера на допросы, грозили, требовали признаний, задавали дурацкие вопросы вроде: «А зачем вы выбраковываете семена на плантации?» Хотя выбраковка — естественнейшее дело селекционной практики. Нельзя написать, что на Дальнем Востоке Мазлумова восхищали китайцы — хорошие люди и великолепные работники. Нельзя рассказать про то, как Мазлумов наорал на Министра, который тоже орал и топал на него ногами за то, что селекционер позволил себе в нищее военное время с трибуны совещания указать на тяжелые условия жизни своих коллег. Вообще можно писать только о технологии, о победах, наградах и разводить сентиментальные розовые сопли по поводу кошечек и собачек. Все остальное — раненая нога — как ни тронь, к чему не прикоснись, сразу же начинает «болеть». Это болит растревоженная правда, загнанная, как самая большая государственная тайна, в подсознание, в тайники, и подвалы сейфы. Быть литератором в этой обстановке значит быть фокусником. Но у меня на это жонглерство не хватает уже ни сил, ни согласия.

Несмотря на мое письмо, в котором я решительно рекомендовал воздержаться от приезда в СССР, американка Эдит Луцкер (Ида Соломоновна) все-таки приехала. Она прислала мне телеграмму, и я встретил ее в Шереметьевском аэропорту. Я сразу узнал ее среди толпы иностранцев, проходящих досмотр: маленькая полная женщина (несмотря на 68 лет, о ней никак не скажешь — старушка), с черными, лишь кое-где седыми волосами. Энергия и физическая выносливость ее поразительны.

Она буквально одержима во всем, что касается ее работы. Откровенно говоря, мне жаль ее — я не верю, чтобы даже с такой энергией она смогла получить у нас доступ к архивам Владимира Хавкина. Выступить с докладом о Хавкине на Конгрессе ей тоже не дадут, скорее всего. И все же нельзя не гордиться этой одержимой — именно такие изменяют мир. Двигают общество.