...В том же политизированном «ракурсе» прошло моё первое участие в выборах в Верховный Совет («советский парламент»), которые состоялись 12 марта 1950 г.
Было это так. Накануне с утра из Львова выехала запряженная двумя лошадьми фура (большая длинная телега), устланная сеном и войлочными кошмами для спанья, в которой ехали: некий «руководящий» товарищ из райкома партии, который отвечал за обязательный тогда «охват 100-процентным голосованием населения» на отведенном под его контроль участке, комсомольский активист-пропагандист – автор этих строк - и мой напарник из параллельной группы, здоровый «лоб», исполнявший роль «урноносца»: он должен был таскать по домам урну для голосования. Наш живописный экипаж дополняли три «кэгэбиста». Двое - сержант и рядовой внутренней службы -, вооружённые пистолетами-пулемётами Шпагина («калашниковы» тогда ещё массово не появились), сидели, свесив ноги, на телеге сзади, «охраняя наш тыл». Третий солдатик - с винтовкой за спиной - исполнял роль кучера. В нашу задачу входило провести голосование в «закреплённом» за нами селе и соседнем с ним хуторе, кажется, в Бусском районе Львовской области. По хорошей дороге (снег уже практически растаял – днём была плюсовая температура) к вечеру добрались до места.
Нас встретил, видимо, предупреждённый из района, председатель сельсовета. С его помощью наш партийный шеф быстро организовал ночёвку, «грамотно» разместив своих подопечных по хатам. Все основные участники предвыборной «операции» размещались по отдельности: крайний по улице деревни дом заняли сам партиийный товарищ с двумя охранниками, рядом в доме ближе к центру отдельно разместили меня и моего напарника. Во дворе этой же хаты оставили на ночёвку лошадей с «кучером», который «контролировал свой сектор обзора» прямо из фуры.
По «наводке» председателя сельсовета были выбраны, наверное, заранее «намеченные» хаты, где проживали многодетные семьи с малолетними детьми (где «газде» и «газдыне» - хозяину и хозяйке - поневоле приходилось думать о безопасности «гостей», чтобы не пострадать потом самим). Это была какая-то гарантия того, что нас «не выдадут», наше местопребывание не станет быстро известным в селе, и к незваным «постояльцам» не нагрянут «оппоненты» Советской власти из леса…
Перед тем как ложиться спать наш хозяин – плешивый и «потоптанный» жизнью ополяченный «вуйко» (дядька)– попросил нас отдать ему наши документы: «Будь ласка, прошэм пановэ-товажышы, пжеказачь ми вашэ документы, жэбы я йых тымчасово сховалэм» (прошу господ товарищей передать мне ваши документы, чтобы я их на время спрятал» - и он указал на большую чуть тёплую, уже остывшую печь, похожую на русскую. Паспортов с собой мы не брали, при нас были только комсомольские билеты. Немного поколебавшись (вообще-то расставаться с ними было не положено) мы всё же согласились их отдать, поскольку расположились спать на кошме возле печи. Он завернул их в какую-то тряпку и сунул её в кучу остывшей золы внутри той же печи. Делал он это на случай прихода ночью незваных лесных «гостей», которые обычно на месте расправлялись с носителями таких документов… Без них можно было в трудной ситуации ещё хоть как-то «отбрехаться». В соседних двух «кимнатах» расположился хозяин со своей «жинкой» и кучей детишек, количество которых мы так и не смогли точно установить. Было уже поздно – сразу же заснули.
…Проснулся я от толчков нашего неугомонного шефа. Было ещё темно и, как оказалось, всего полшестого утра. Хотелось спросить: «Почему так рано ?»
Как известно, в СССР голосование в День Выборов начиналось в 6 утра и заканчивалось в 12 ночи. В те времена обычно считалось весьма почётным приходить рано утром на избирательный участок и голосовать в числе первых. Проявление такого усердного «нетерпения» поощрялось и считалось ярким выражением высшего гражданского долга: обычно первыми приходили к урнам и голосовали в паре какой-нибудь старый ветеран Октябрьской революции и молодой, впервые в своей жизни голосовавший избиратель-комсомолец, об этом потом сообщалось в газетах… Всё это, обычно, было организовано (хотя такие искренние энтузиасты тоже попадались.
Но так было в спокойных районах Восточной Украины. На Западной «Бандеровщине» можно было вообще сорвать выборы, если бы сидеть на избирательном участке и дожидаться прихода изирателей. Предыдущая практика голосований свидетельствовала о том, что к тем, кто добровольно приходил голосовать на избирательный участок в сельсовет, позже по ночам наведывались «лесные гости» и «разбирались» с ними, часто очень жестоко: были случаи, когда вырезали целые семьи, члены которых своим участием в выборах как бы выражали поддержку «Советам»…
Поэтому в наших условиях столь раннее голосование партийный шеф решил провести по всему селу «на дому», чтобы обеспечить «стопроцентную явку» избирателей. Ибо была полная гарантия, что в сельсовет не придут голосовать не только явные противники Советской власти, но и многие селяне - лишь из-за одной боязни «засветиться» и последующей мести бандеровцев, у которых были свои осведомители в каждом селе…
…Итак, «выборы» наши начались ровно в 6 утра. Забрав «из печи» свои комсомольские билеты, мы с товарищем пришли в сельсовет, преобразованный в избирательный участок. Наш партийный босс расположился за столом в комнатушке председателя сельсовета, который неприкаянно топтался рядом с ним. Здесь находился какой-то допотопный телефон, соединявший село с райцентром, откуда через коммутатор надо было словесно просить «девушку» соединить тебя с районной избирательной комиссией или райкомом партии. Комната с «местной» большой урной была украшена красным флагом (привезенным нами с собой). Возле урны стоял, как в почётном карауле, охранник-сержант с автоматом. На улице. «прикрывая» вход в сельсовет, на своей фуре дежурил с автоматом другой солдатик. Мы же с Николаем (назовём так моего напарника – имя его забыл) начали в полной тьме обход домов спящего ещё села. Николай был типичный «русак» (приехавший откуда-то из донбасских степей, говоривший на ужасном украинском. К тому же он ещё и «косноязычил»... Это был хотя и простоватый, но достаточно активный здоровый парень, любивший и желавший всегда быть на виду. Ему было поручено стать носильщиком урны, раздатчиком пустых и сбором заполненных уже бюллетеней («головой отвечаешь» напутствовал его шеф)… Ответственная, однако, работа.
На мою же долю выпала самая тяжёлая и неблагодарная, хотя и тоже не менее важная роль: я, как хорошо владевший западно-украинским (галичанским) диалектом украинского языка, должен был, вежливо здороваясь, деликатно будить буквально спящих или полусонных людей. После чего извиняться за столь раннее вторжение, обосновывая его заботой об "удобстве" для них голосовать прямо на дому, чтобы не «утруждаться» - идти на избирательный участок в сельсовет. В общем-то роль моя, как я сейчас это понимаю, была достаточно гнусная – прикрывать «красивыми словами» желание вышестоящих властей обеспечить «100-процентную явку». Подавляющее большинство селян, вынужденных «голосовать» подобным образом - в присутствии вооружённого автоматом солдата у дверей и нас – незванных соглядатаев (попробуй только на чужих глазах вычеркнуть кого-то в бюллетене!) -, фактически ничего не знало и никак не интересовалось неизвестными и чуждыми им «москальскими вождями», за которых надо было голосовать. В те времена Верховный Совет СССР состоял из двух палат: Совета Союза и Совета Национальностей. Помнится в первый «баллотировался» кто-то из членов Политбюро ВКП(б) – Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) – кажется Л. М. Каганович, во второй – командующий Прикарпатским военным округом генерал-полковник К. Н. Галицкий. Замечу, что назначить человека с такой фамилией командовать военным округом в бывшей Галиции и выдвинуть его кандидатом в депутаты – это, конечно, был удачный, как бы сказали в наши дни, пиар-ход!.
Я старался хоть кратко рассказать вялым спросонья хозяевам об этих кандидатах, напирая на то, что они вышли из «простого народа» и верно служат стране… Некоторые хозяева отказывались голосовать, говорили, что сами придут на избирательный участок. Помня, что наказывал нам партийный шеф – всё делать только на дому и не уходить, пока голосующие – обычно хозяин и хозяйка - сами не поставят соответствующие птички на бюллетенях и не кинут их в урну – я продолжал их уговаривать, а если мои деликатные «розмовы та пэрэконування» (разговоры и убеждения) не помогали, то в диалог «включался» брутальный Николай, который, не мудрствуя лукаво, «ускорял события»: пресекая мои «дипломатические» уговоры, прямо и почти угрожающе требовал на «проклятий москальський мови» (на проклятом «москальском» - русском - языке) обеспечить нам «процент» голосования, иначе, дескать нас «сильно накажут». При этом не стеснялся намекать, что и этим упрямцам не поздоровится… Это убеждало хозяев больше, чем мои «деликатные» увещевания на их родном языке. Они, в конце концов, обычно торопились избавиться от незваных гостей и делали, как мы их просили.
Где-то часам к девяти-половине десятого утра мы обошли все хаты этого сравнительно небольшого села и притащили набитую бюллетенями урну в сельсовет. Шеф нас похвалил. Оставалось немногое – поехать на соседний хутор, расположенный в 2-3-х километрах от села, где обитало всего с десяток семей, и «обеспечить» голосование там.
Я был выжат, как лимон, от бесконечных разговоров, объяснений, приглашений и увещеваний голосовать в течении своей беспрерывной - более, чем трёхчасовой - агитационно-пропагандистской работы «языком» по домам. Поэтому взмолился и попросил шефа дать отдохнуть. Начальник оценив моё предыдущее усердие и его результаты, разрешил мне остаться. На хутор были посланы на фуре один Николай и два солдата в придачу.
Однако, где-то менее чем через полчаса мы услышали со стороны хутора, куда уехал Николай с охраной, несколько винтовочных выстрелов и, вслед за ними, короткую автоматную очередь… Шеф, сержант и я выскочили на крыльцо, тревожно прислушиваясь...
…Через какое-то время мы увидели возвращающуюся фуру с нашими хлопцами – все были, слава Богу, целы. На вопрошающий взгляд и немой вопрос шефа мой напарник с нагловатой улыбкой успокоил его: «Всё нормально, проголосовали 100 %». На конкретный вопрос «кто и зачем стрелял» один из солдатиков ответствовал, что были выстрелы из леса, «из разных сторон», на которые он ответил автоматной очередью «вверх».
Партийный шеф удовлетворился ответом, тем более, что «хуторские 100 %» были обеспечены – и без потерь. Через час, выполнив предварительный подсчёт голосов в присутствии «комиссии», включавшей ещё дополнительно председателя сельсовета и какую-то молчаливую постного вида женщину - «газдыню» (как принято было обращаться к женщинам на селе), наш шеф созвонился с районной избирательной комиссией и отрапортовал об успешном и досрочном охвате голосованием всех 100 % населения на вверенном ему участке.
Пообедали («чем Бог послал») у председателя. Тот, довольный благополучным завершением важного мероприятия без эксцессов, а также, наверное, нашим быстрым отъездом, устроил неплохой «закусон» с горилкой-самогоном. Правда, шеф всем пить запретил и, когда мы хоть и быстро, но неплохо подкормились (было, помню, жареное сало на огромной сковороде), сразу же скомандовал отъезд. Дабы не искушать судьбу...
После полудня, около часа дня, дня наша «команда» покинула село, так толком и не «разглядев» - в предрассветной темноте при свете керосиновых ламп (электричества тогда в большинстве сёл не было) - всех его проголосовавших жителей…
Наш партийный начальник довёз нас с Николаем до автобусной «зупынкы» (остановки), а сам с охраной поехал в район сдавать запечатанную урну с бюллетенями - в «райизбирком», как сейчас принято говорить…
…Уже потом, спустя много времени, Николай как-то на одной из «посиделок» в общаге по пьяной лавочке признался мне, что тогда, во время поездки на хутор с урной, они с солдатиками, не зная количества стрелявших в них с разных сторон из засады, решили не испытывать судьбу, объезжая разбросанные в лесной чаще на сотни метров хуторские дома. Решили вернуться. По дороге обратно он расписался против фамилий избирателей в выданном ему списке жителей хутора и, поставив в бюллетенях галочки, побросал их в урну, обеспечив нашему партийному шефу «100-процентную» явку хуторских избирателей, а, возможно, ещё и какое-нибудь партийное поощрение за хорошо организованные и успешно проведенные выборы…
Такими и запомнилось мне это моё первое голосование за «кандидатов блока коммунистов и беспартийных» и участие в качестве одного из организаторов в их проведении в не совсем обычных условиях, которые оставили в моей памяти, скажем прямо, - тягостные и не очень приятные воспоминания…
...Одним из важнейших общественных мероприятий в послевоенное время было почти ежегодное проведение практически во всех организациях страны подписки на облигации Государственных займов. Эта «подневольно-добровольная» подписка заключалось в том, что все работавшие трудящиеся, студенты и военнослужащие покупали облигации, деньги за продажу которых поступали от населения в бюджет государства и шли на восстановление разрушенного войной хозяйства страны. Какие-то облигации изредка выигрывали, но, в целом, это был фактически «добровольно-принудительный» отъём средств у и так достаточно бедного населения. Стоимость «купленных» у государства облигаций высчитывалась ежемесячно из зарплат и стипендий. Чем на большую сумму «подписывался» (покупал) облигации человек, тем более «патриотичным» он считался. Нам, комсомольскому активистам, приходилось всегда показывать пример нашим скуповатым деревенским товарищам… «Скрепя сердце», соревновались: кто из нас подпишется в этот раз на б;льшую сумму и заслужит похвалу парторга Домарева. Помнится, как однажды во время такой подписки меня, «взявшего рубеж» в 550 руб., «обошёл» на финише бывший одно время старостой Сергей Асмолов (подписался на 600 руб.). Потом он, правда, вслух сожалел, что так «увлёкся» и поддался тщеславным эмоциям («стипендия и так не велика, а жрать всегда хочется…»),
Свободное копирование
