Надобно упомянуть, как об авторе, и о графе Федоре Васильевиче Ростопчине. Я узнал его в 1813 году, когда он был еще генерал-губернатором Москвы; я видал его в Москве по вечерам у моего дяди. Разговор его был всегда оригинален и занимателен: Это был один из тех умных людей, которые умеют сказать что-нибудь интересное даже и о погоде. Об остроумии его и говорить нечего: оно всем известно, но в последние годы, в отставке, когда фортуна двора от него несколько уже отступилась, он хотя и не упал духом, однако был уже не так весел, хотя веселость природное его свойство, все-таки его не оставляла.
Известно, что он был любимцем императора Павла; известно, что за несколько времени до смерти Павла он пришел у него в немилость и послан был в Москву. Эта немилость была некоторым образом произведена заговорщиками: потому что, если б Ростопчин находился безотлучно при Павле, очень вероятно, что заговорщики не ус-пели бы в своем злодейском предприятии.
Многое слыхал я от гр. Ростопчина самого, многое об нем. Расскажу, что вспомню. О нем много слышал я от Александра Павловича Протасова, который был сенатором. Он был двоюродный брат графине Ростопчиной, урожденной Протасовой, по родственной связи часто с ними видался и был с ними в коротких отношениях.
Однажды Протасов, служа еще при Московском военном генерал-губернаторе, приехал вечером к гр. Ростопчину, который был тогда уже в отставке и жил в Москве, хотя незабытым, но, как человек частный, уединенно.
Протасов, войдя в кабинет, застал его лежащим на диване; На столе горела одна свеча.
"Что делаешь, Александр Павлович? Чем занимаешься?" — спросил гр. Ростопчин.
— Служу, ваше сиятельство! Занимаюсь службой! (Протасов всегда употреблял титул.)
"Служи, служи, да дослуживайся до наших чинов.
— Чтобы дослужиться до вашего звания, — отвечал Протасов, — надобно иметь ваши великие способности, ваш гений!
Ростопчин встал с дивана, взял со стола свечу, поднес ее к лицу Протасова и сказал: "Я хотел посмотреть, не смеешься ли ты надо мною".
— Помилуйте! — возразил Протасов. — Смею ли я над вами смеяться!
"Вижу, вижу! Так, стало быть ты и вправду думаешь, что у нас надобно иметь гений, чтобы дослужиться до знатных чипов? Очень жаль, что ты так думаешь! — Слушай же, я расскажу тебе, как я вышел в люди и чем дослужился.
Отец мой хотя был небогатый дворянин, но дал мне хорошее воспитание. — По тогдашнему обычаю, для окончательного образования молодого человека надобно было отправить его путешествовать в чужие края; и меня отец мой отправил. Я был тогда еще очень молод, но был уже поручиком.
В Берлине пристрастился я к картам и обыграл одного старого прусского майора. Майор отозвал меня в сторону и говорит мне: "Herr Lieutenant! Мне заплатить вам нечем: у меня денег нет; но я честный человек. Прошу пожаловать завтра ко мне на квартиру. Я могу предложить вам некоторые вещи: может быть, они вам понравятся".
Я пришел к майору. Он привел меня в одну комнату, которой все стены были в шкафах. В этих шкафах, за стек-лом, находились, в маленьком виде, всевозможные оружия и воинские одеяния: латы, шлемы, щиты, мундиры, шляпы, каски, кивера; одним словом, это было полное собрание оружий и воинских костюмов всех веков и народов, начиная с древности. Тут же стояли и воины, одетые в их современные костюмы.
Посередине комнаты стоял большой круглый стол, на котором тоже было расставлено войско. Майор тронул пружину, и они начали делать правильные построения и передвижения.
"Вот, — сказал майор, — все, что мне осталось после моего отца, который был страстен к военному ремеслу и всю жизнь собирал этот кабинет редкостей. Возьмите это вместо уплаты.
Я, после некоторых отговорок, согласился, — продолжал гр. Ростопчин; — уклал все это в ящики я отправил водой в Петербург. По возвращении в Россию я расставил все это на своей квартире, и офицеры гвардии ежедневно любовались моим собранием.
В одно утро приходит ко мне адъютант наследника (Павла Петровича) и говорит, что великий князь желает видеть мое собрание и для этого приехать ко мне. — Я натурально отвечал, что сам привезу это к его высочеству. Привез и расставил все мои игрушки.
Великий князь был в восхищении. "Как вы могли со-ставить такое полное собрание в этом роде? — вскричал он в восторге: — Жизни человеческой мало, чтобы это исполнить".
"Ваше высочество, — отвечал я: — усердие к службе все превозмогает; военная служба моя страсть!"
С этого времени я пошел у него за знатока в военном деле.
Наконец, великий князь начал предлагать, чтобы я продал ему мою коллекцию. Я отвечал, что продать ее не могу; но почту за счастие, если он позволит мне поднести ее его высочеству.
Павел принял мой подарок, бросился обнимать меня; и с этой минуты я пошел за преданного ему человека.
"Так вот чем, любезный друг, — заключил гр. Ростопчин, — выходят в чипы, а не талантом и не гением!"
Анненский орден до императора Павла не считали в числе русских. Это орден голштинскнй, который перешел к нам с Петром. Екатерина хотя жаловала этим орденом, но грамоты подписывал великий князь Павел Петрович, в качестве герцога Голштинского. И потому почти всегда доставался этот орден не тем, которым хотел бы дать его Павел, как герцог и гроссмейстер ордена, что было ему очень досадно. Чрезвычайно хотелось ему пожаловать им кого-нибудь из своих любимцев; но им-то и де давала его Екатерина.
Наконец, придумал он вот что. Он призывает к себе Ростопчина и Свечина (который в одно время с Ростопчиным был любимцем Павла), подает им два анненских крестика с винтами и говорит: "Жалую вас обоих анненскими кавалерами; возьмите эти кресты и привинтите их к шпагам; только на заднюю чашку, чтобы не узнала императрица".
Свечин привинтил, хотя и со страхом. А Ростопчин, думая, что это будет плохая шутка, если узнает об этом императрица, решился сказать об этом Анне Степановне Протасовой, которая была ему родня по жене и была любима государыней.
Анна Степановна обещала сказать об этом Екатерине, чтобы узнать ее мнение; и, действительно, она передала это императрице, сказав, что Ростопчин очень опасается носить орден, а между тем боится оскорбить великого князя. Императрица улыбнулась и промолвила: "Ах, он горе-богатырь! И этого-то получше не выдумал! Скажи Ростопчину, чтобы он носил свой орден и не боялся; а я не буду замечать". — Вот происхождение 4-й степени Анны.
После этого ответа Ростопчин смело привинтил свой орден не к задней, а к передней чашке шпаги и смело явился во дворец.
Павел заметил это подходит к нему и говорит: — "Что ты делаешь! Я велел привинтить к задней чашке, а ты привинтил к передней! Императрица увидит!
— Милость вашего высочества так мне драгоценна, — отвечал Ростопчин, — что я не могу скрывать ее!
— Да ты себя погубишь!
— Готов погубить себя; но докажу этим преданность вашему высочеству.
Павел чрезвычайно удивился этой преданности и твердости, а Ростопчин остался при своем.
Вышло, что Свечин дрожал от страха за себя, Павел за себя и за обоих кавалеров, а Ростопчин остался героем твердости и преданности, и один без опасения.
У него было множество анекдотов об императоре Павле. — Один раз он говорит ему: "Ростопчин! Ростопчин! Пойдем походим по саду инкогнито!" — Это инкогнито состояло в том, что вместо мундира и он и его спутник надевали военный сюртук, по-тогдашнему юберрок...
Однажды Павел приказал послать фельдъегеря за одним отставным майором, который уже давно был в отставке и состарился в своей деревеньке. Майора привезли прямо во дворец и доложили Павлу.
"А! Ростопчин! Поди скажи, что я жалую его в подполковники!" — Ростопчин исполнил и возвратился в кабинет.
"Свечин! Поди скажи, что я жалую его в полковники". — И тот исполнил.
"Ростопчин! Поди скажи, что я жалую его в генерал-майоры".
"Свечин! Поди скажи, что я жалую ему анненскую ленту".
Таким образом, говорил гр. Ростопчин, мы ходим попеременно жаловать этого майора и сами не понимаем, что это значит; а майор, привезенный прямо во дворец фельдъегерем, стоит ни жив ни мертв!
После последнего пожалования Павел спросил: "Что! Я думаю, он очень удивляется! Что он говорит?" — "Ни слова, ваше величество!" — "Так позовите его в кабинет!" — Майор вошел.
"Поздравляю, ваше превосходительство, с монаршею милостию! Да! При вашем чине нужно иметь и соответственное состояние! Жалую вам столько-то душ (200 или 300). — Довольны ли вы, ваше превосходительство?" — Майор благодарит, как умеет, то сам себе не веря, что с ним делается, то принимая это за шутку.
"Как вы думаете: за что я вам так жалую?"
"Не знаю, вате величество, и не понимаю, чем я заслужил".
"Так я вам объясню! Слушайте все. — Я, разбирая старинные послужные списки, нашел, что вы, при императрице Екатерине, были обойдены по службе. Так я хотел доказать, что при мне и старая служба награждается! — Прощайте, ваше превосходительство! Грамоты на пожало-ванные вам милости будут к вам присланы на место ваше-го жительства".
Майора схватили и опять увезли в деревню. Старуха жена встретила его в страхе, со слезами и с вопросами: "Что такое? Что с тобою было?" — "И сам не понимаю, матушка! — отвечал старик: — думаю, что все это шутка!" — и рассказал ей все, что и как было.
Через несколько времени действительно прислали майору все документы на пожалованные милости.
Однако, когда его схватили и увезли и Петербург, старуха жена чуть не умерла с горя и с испуга.
Гр. Ростопчин и сам получил почти так же все свои чины, хотя и не с такой скоростию.
Император Павел, в первые дни своего восшествия на престол, говорит ему: "Ростопчин! Жалую тебя генерал-адъютантом, обер-камергером, генерал-аншефом, андреевским кавалером, графом; и жалую тебе столько-то тысяч душ! — Нет, постой! — Вдруг это будет слишком много! Я буду жаловать тебя через неделю!" — Так и жаловал, каждую неделю по одной милости, или по крайней мере вскоре одну за другою.
Свободное копирование
