А, Ф. Мерзляков, который после своей женитьбы отстал от прежних знакомых, бывал у него редко, и то по утрам. Он принял на свой счет эпиграмму Дмитриева, напечатанную в его сочинениях:
Подзобок на груди, и, подогнув колена,
Наш Бавий говорит, любуясь сам собой:
Отныне будет всем поэтам модным смена;
Все классики уже переводимы мной;
Так я и сам ученым светом
Достоин признан быть, классическим поэтом! —
Так, Бавий! Так стихи, конечно, и твои
На лекциях пойдут — в пример галиматьи!
Правда, что этот портрет похож был и на фигуру Мерзлякова; притом — слова классик и лекции могли подать Мерзлякову повод к подозрению; но Дмитриев уважал труды Мерзлякова и самого его, как человека, достойного уважения по своему благородному сердцу. Эта эпиграмма написана была на графа Хвостова, который переводил французских классиков; я это знаю верно и утверждаю.
Во всяком авторе встречаются места, к которым не лишне прибавлять объяснения. Так, например, в карикатуре Дмитриева:
Сними с себя завесу,
Седая старина,
Да возвещу я внукам,
Что ты откроешь мне!
Это описано истинное происшествие, случившееся в Сызранском уезде, в деревне Ивашевке, в 12 верстах от нынешней моей деревни. Описанный в карикатуре — вахмистр Шешминского полку, Прохор Николаевич Патрикеев. Он, в молодых летах, женился, будучи еще недорослем (так называли дворян, не бывших еще на службе), потом, оставя жену в деревне, отправился в полк. Это было еще до Петра Третьего, когда чины шли туго и отставок не было; почты, тоже не было, а потому он, как человек небогатый, вероятно, но имел никаких средств получать известия о своем семействе. Наконец, дослужившись до вахмистров в царствование Екатерины, и в пожилых уже летах он вышел в отставку и воротился верхом на своем боевом коне в свою Ивашевку.
"Узнает ли Груняша? —
Ворчал он про себя: —
Когда мы расставались,
Я был еще румян!"
Жену его звали Аграфена Семеновна. Но жены он не нашел уже. Она была судима в пристанодержательстве и, вероятно, сослана. Некому было дать мужу и известия о ее участи: происшествие это было уже старое и забытое. Развязка очень простая в такой глуши и по тогдашним нравам:
Тотчас се схватили
И в город увезли;
Что с, нею учинили,
Узнать мы не могли.
Автор прибавляет и окончание этой справедливой истории:
Что делать!0151 Как ни больно,
Но вечно, ли тужить? —
Несчастный муж, поплакав,
Женился на другой,
Сей витязь и поныне,
Друзья, еще живет;
Три года, как в округе
Он земским был судьей.
Я знал его сына от второго брака. Его звали Василий Прохорович. Я помню, что он, по доброте своей, был предметом мистификаций всего уезда.
У меня есть картинка, написанная пером самим Дмитриевым в его молодости; она изображает Патрикеева,подъезжающего на старом рыжаке к селу Ивашевке. Там не забыт и тощий кот, мяучащий на кровле.
Эта деревня Ивашевка в старину отличалась чудаками. Драгунский витязь, ротмистр Брамербас, к которому обращается Дмитриев в сказке Причудница, тоже списан с натуры. Это был тамошний же помещик, самый чиновный из многочисленных мелких дворян той деревни майор Ивашев.
О если бы восстал из гроба ты сейчас,
Драгунский витязь мой, о ротмистр Брамербас,
Ты, бывший столько лет в малороссийском крае
Игралищем злых ведьм!.. Я помню, как во сне,
Что ты рассказывал еще ребенку мне.
Как ведьма некая в сарае,
Оборотя тебя в драгунского коня,
Гуляла на хребте твоем до полуночи,
Доколе ты уже не выбился из мочи!
Каким ты ужасом разил тогда меня!
С какой, бывало, ты рассказывал размашкой,
В колете вохряном и в длинных сапогах,
За круглым столиком, дрожащим с чайной чашкой!
Какой огонь тогда пылал в твоих глазах!
Как волосы твои, седые с желтиною,
В природной простоте взвевали по плечам!
С каким безмолвием ты был внимаем мною!
В подобном твоему я страхе был и сам!
Стоял, как вкопанный, тебя глазами мерил
И, что уж ты не конь... еще тому не верил!
Что за прелесть эти стихи! Что за тонкая и легкая эпиграмма в последнем! — Нынче не умеют этого! — И после этой верной, чисто отделанной картины Дмитриев не поэт?
Расскажу, кстати, анекдот об этом майоре Ивашеве. Однажды вечером возвращался он под пьяную руку верхом на коне в свою Ивашевку. Видит он, что на лугу, недалеко от околицы, расставлены два белые шатра. Вспомнив, вероятно, сказки, вскрикнул он громким голосом: "Кто в моих заповедных лугах шатры разбил?" — Ответа не было. — Он пустил вскачь своего коня, богатырского прямо на шатры и попал между ними в веревки, которыми они были натянуты и Которые переплетались одни, с другими. Конь запутался и упал; шатры зашатались и тоже упали, — Дело было вот в чем. Это проезжал Казанский архиерей осматривать свою епархию. В одном шатре служили в его присутствии вечерню; а в другом готовили ему кушанье. — Архиерей выбежал и, видя лежащего человека, закричал: "Шелепов!" — По окончании наказания Ивашев вскочил опять на коня, ударился скакать в Ивашевку и повестил всем жителям, что едет архиерей и пресердитый так, что его высек! Поутру все ивашевские барыни собрались чем свет к околице встречать владыку; и при въезде его упали ниц, с воплем, сквозь который было слышно: "Батюшка, земной бог! Не погуби!" — Архиерей расхохотался и проехал мимо. — Кто поверит, что это правда? — Таковы были люди, таковы были нравы!.
Свободное копирование
