Стихотворение Отъезд было написано Дмитриевым в Сызране, при возвращении его из годового отпуска в Петербург, на гвардейскую службу, в Семеновский полк. Написавши эту пиесу, он читал ее в домашнем кругу, где были и посторонние. Когда дошел оп до этого места:
И где в замерзлом ручейке
Видался каждый день с Наядой,
Где куст, береза вдалеке
Казались мне Гамариадой,
А дьяк или и сам судья
Какой-нибудь Цирцеи жертвой...
Один из слушателей, бывший в то время судьей, встал, поклонился и очень добродушно сказал: "Покорнейше благодарю, батюшка Иван Иванович, что и нас не забыли!" — Какова была простота! Может быть и нынче не знают, что спутники Одиссея были превращены в свиней; но не поблагодарят же так добродушно! — Какое-то чувство сказало бы: "Верно, он над нами смеется!"..
Все лучшие стихотворения Дмитриева были написаны им в Сызрани, во время отпусков из гвардейской службы. Спокойная, беспечная жизнь, недостаток рассеянности влекли его к тихим занятиям с Музою; а живописные виды с высокого берега реки Крымзы, сливающейся с великолепною Волгой, во время их разлива, видимой с высоты, на которой стоял дом отца его, возбуждали в нем картины воображения. Таким образом, с первой молодости, в стороне, где он не мог находить общества просвещенного, общества по себе, оп создавал вокруг себя мир другой, мир поэтический. Таким образом, сказывал он мне, что план Ермака обдумывал он, играя в шашки с одним гостем своего отца.
Когда он рисовал в воображении картину, которую намеревался представить в стихах, оп имел привычку обдумывать все ее части и подробности и спрашивать себя: мог ли бы их изобразить на полотне живописец? — Только в таком случае он признавал картину достойною кисти поэта. От этого мы видим у него удивительную целость я полноту и тонкую отделку частей! — Таким образом решены были им эти два стиха Ермака:
То сей, то оный на бок гнется,
Крутятся —и Ермак сломил.
Или это изображение плачущих муз:
Из рук их лиры покатились,
Главы к коленам преклонились,
Власы упали до земли!
Или, наконец, эта картина в стихах к Волге;
Там кормчий, руку простирая
Чрез лес дремучий на курган
Вещал, сопутников сзывая:
"Здесь Разинов был, други, стан!"
Вещал, и в думу погрузился;
Холодный пот по нем разлился,
И перст на воздухе дрожал!
Приемы великого мастера всегда поучительны; а потому нелишне делать их известными.
Привыкнувши с молодости к природе, простоте жизни и деятельности, Иван Иванович Дмитриев вставал очень рано, сам варил себе кофей, потом немедленно одевался. Редко, очень редко мне случалось заставать его в шлафроке, и то разве тогда, когда он был нездоров. Всякий день он ходил пешком, и ходил много. Этой ранней привычки он не оставлял даже и тогда, когда он был министром; у него на все доставало времени. Б Москве, в своих прогулках, нередко вслушивался он в разговоры людей из простого народа и сам вступал в речь с ними. Иногда он приносил из этих прогулок очень верные замечания и черты народного характера, которые он умел рассказывать с неподражаемым искусством! Его шутка, сопровождаемая всегда важным видом, была необыкновенно метка и забавна, — Читал он очень много; следил постоянно за происшествиями своего времени и за литературою. Садоводство, или лучше сказать зелень деревьев и луга английского сада, — это было его страстию! Другая его страсть были эстампы лучших мастеров. Но в этом он не следовал записным охотникам, которые ценят эстампы по признакам, описанным в каталогах. Он следовал своему вкусу и никак не ошибался! Иногда покупал он эстамп для поэтического его сюжета, чего не делают охотники. Страсть к саду и к эстампам наследовал и я от него и присовокупил к тем, которые мне от него достались.
Так, например, был у него Миллеров эстамп La Madonna di santo Sisto, которым он дорожил по красоте экземпляра, не зная, впрочем, в чем состоит его достоинство у знатоков, и любовался им, не заботясь об этом. Однажды рассматривал его известный знаток в этом деле, Иванчин-Писарев. Вдруг показалось ему, что это отпечаток avant — l'aurйole; но, не доверяя своим глазам, он просил снять эстамп со стены и вынуть из рамки; открылось, что это не только avant — l'aurйole, но действительно avant la lettre, т. е. величайшая редкость! Писарев встрепенулся от радости, найдя такую драгоценность и оценил эстамп по крайней мере в тысячу рублей ассигнация-ми, если не дороже.
Но здесь следует анекдот, Иван Иванович сказал ему: "Хочешь, Николай Дмитриевич, я завещаю наследникам, чтобы они подарили тебе этот эстамп? Изволь; обещаю тебе!" — Но Иван Иванович чрезвычайно боялся смерти и не любил, чтобы об ней вспоминали. На другой день Иванчин-Писарев приходит к нему и подает ему бумагу, просящее подписать. — "Что это такое?" — "Расписка в вашем обещании, чтоб после вашей кончины этот эстамп достался мне", — Дмитриев взял перо и подписал; потом сказал Писареву: "Я твое желание исполняю; дай же мне слово, что и ты мое исполнишь!" — "Даю!" — отвечал в радости Писарев. — "Итак, я по твоему желанию подписал эту бумагу; а ты по моему желанию оставь ее у меня". После кончины Ивана Ивановича мне большого труда стоило уговорить его наследников отдать этот эстамп Писареву: анекдоту моему не верили, принимая все это за шутку, и ничто не помогало; самое домогательство иметь эту вещь заставляло их думать, что она должна быть не простая) — Но, к счастию, я нашел в бумагах Ивана Ивановича его расписку; и эстамп был наконец отдан по обещанию.
Свободное копирование
