Глинка писал много, и в стихах, и в прозе: трагедии, повести, книги для воспитания; перевел много книг. Но большая часть его сочинений относится к славе и подвигам русских. Полное собранно его сочинений напечатано в 42 частях (1817—1820). Мы не читаем ныне его сочинений но трем разным причинам: 1) Они не щеголяют изяществом. Впрочем, слог Глинки чист, правилен и благороден, как у всех писателей того времени, последовавших Карамзину. Но в его слоге заметен недостаток рас-положения речи, того искусства, которое дает ей силу и красоту, нисколько не мешая естественности. Его речь необдуманна, а попадает на бумагу, как случилось выразить мысли. Он писал очень скоро, так сказать наскоро. Разговорная речь его была звончее и красноречивее письменной. 2) Мы не читаем его потому, что мы вообще равнодушны ко всему, что делалось прежде нас, исключая разве самую старину, которая теперь у пишущих в моде. Мы или прославляем, или презираем: у нас нет середины; : мы не любим находить немногое в целых томах и вызывать это немногое из забвения. Мы и уважаем все гуртом у такого-то писателя, и презираем все гуртом у другого. 3) У нас новое всегда выгоняет старое. Но в свое время патриотические сочинения Глинки имели обширный круг читателей, особенно между сельскими дворянами, между грамотными купцами и мещанами столицы и между всеми читающими людьми простого народа. Одним словом: имя Глинки, его журнал (особенно в начале) и его сочинения имели, говоря нынешним арлекинским языком, большую популярность, даже, чтобы выразиться совсем по-нынешнему, скажу: огромную популярность, и прибавлю в доказательство: "Это факт". После этого слова, кажется, как не поверить!
Русская история Глинки, написанная без всякого критического взгляда и языком простым, имела 4 издания.
Для ученого исследователя и знатока и История Карамзина имеет недостатки; для читающего простолюдина и история Глинки приносит пользу.
Есть одно сочинение С. Н. Глинки, совершенно забытое, но, при нашей бедности в трудах мысли и науки, оно должно быть помянуто. Это История ума человеческого от первых успехов просвещения до Эпикура (1804), Она содержит в себе изложение систем древней философии. Автор делал извлечения из Кондильяка и других, но книга принадлежит, собственно, ему и доказывает как его начитанность, так и то, что оп занимался разными предметами мышления и что они не были ему чужды.
Начитанность С. Н, Глинки была удивительна! Оп не только помнил все, что прочитал; но помнил наизусть целые места из Монтескье, Бекарии, Наказа Екатерины, Руссо, Вольтера, Дидерота, Франклина, одним словом, из всего, что ни читал. Все это он приводил неожиданно и в сочинениях, и в разговорах, так что эта неожиданность иногда похожа была на какой-то беспорядок. Он очень хорошо знал языки французский и немецкий.
Французов, их воспитания, их образа мыслей терпеть он не мог; но по-французски говорил охотно и нередко. Это совсем наоборот, против нынешних писателей, которые или не хотят, или не умеют говорить по-французски; а сами беспрестанно перенимают их образ мыслей и их литературу, даже, между нами сказать, и их сведения, хоть и называют их невеждами в сравнении с немецкими учеными. Но эти, одной своей номенклатурой, одними своими учеными терминами, недоступны для многих; французы служат для них проводниками и к немецкой учености, а пренебрежение к. ним служит только к тому, чтобы этого не заметили! Но оставим эти тайны эрудиции: они повели бы далеко! Глинка был откровенен, не любил французов и пользовался тем, что есть у них хорошего.
Он перевел на французский язык и напечатал первые томы писем русского офицера, младшего своего брата, почтенного Ф. Н. Глинка. Во время прений в Париже о цензуре он напечатал на французском языке книжку, содержащую его откровенный и прямой образ мыслей о цензуре. Она была напечатана в С.-Петербурге.
С. Н. Глинка был цензором в одно время с Измайловым. Это был самый снисходительный и беспристрастный цензор из всех бывших и будущих; он не смотрел ни на что и ни на кого, был верен Уставу и не думал прежде всего о собственном самосохранении, а потом уже о чужой рукописи. Он был цензором и моих сочинений. В продолжении рассматривания моей книги мне показался один стих в пиесе Наполеон несколько смелым и потому опасным. Я написал об этом к нему записку и просил переменить его другим, поневиннее; он отвечал мне: "Стыдитесь! Поэт, а еще боитесь! Не хочу переменить стиха потому, что новый хуже. Оставлю прежний и пропущу его!" Так и сделал.
Вот как он был беспристрастен и беспечен. На историю русского народа Полевого — М. П. написал справедливую, но сильную рецензию для своего журнала. Зная короткое знакомство Глинки с Полевым и опасаясь как цензора и простодушного человека, не любившего строгой критики, П. вздумал позвать его обедать, угостить по-русски и потом, после шампанского, предложить ему чтение рецензии. Но каково было удивление хозяина, когда тотчас после обеда Глинка схватил шляпу и начал прощаться! П. его удерживает. "Нельзя, отвечает Глинка (ничего не знавший о приготовленной ему засаде), — у Николая Алексеевича Полевого родился сын; он назвал его в честь меня Сергеем и звал меня в крестные отцы!" — "Дан же это, Сергей Николаевич! А я хотел прочитать вам рецензию; думал, что вы выслушаете на досуге!" — "Нельзя! Да что это за рецензия?" — "На историю Полевого!" Глинка призадумался. — "Ну! — произнес он наконец: — Хоть я и еду крестить у него сына, но надобно быть бес-пристрастным. Рецензии, слушать некогда; но я вас знаю? думаю, что тут ничего нет непозволительного! Давайте перо!" Схватил перо и подписал не-читавши: "Печатать позволяется. Цензор Глинка": — а сам бегом из дому! Поразил Полевого и поехал крестить у него сына.
Свободное копирование
