Талант князя Шаликова известен: вялость мыслей и слога, поддельная чувствительность; в стихах — никакого одушевления, прозаический, жидкий период с рифмами; переносы смысла в недоконченыый стих и никакого искусства; но в прозе слог его был чист, правилен и гладок.
Когда дядя мой станет, бывало, нападать на его пустоту, холодность и вялость, то Карамзин прекрасно защищал его, говоря, что в нем есть что-то тепленькое.
Кн. Шаликов был один из тех несчастливых подражателей, за которых упрекали Карамзина его противники, как будто хороший писатель виноват, что бездарная толпа идет по следам его. Скорее можно было поставить ему в заслугу, что и эти люди научились писать чисто, гладко и правильно.
Таково было действие, произведенное примером Карамзинской прозы, что и бесталантные писатели научились от него не только правильности и чистоте языка, но и благородству слога. Последнее надобно заметить особенно в нынешнее время. Ни один из тогдашних писателей не писал языком лакейским; ни один журналист не вставил бы в свою фразу: "изволите видеть". Чувство вкуса предупредило бы его, что такими любезностями и такими поговорками не говорят в хорошем обществе. — Ни один из них не писал, как пишут нынче: взойдти в дверь и войдти налестницу. Ни один не сказал бы: не хватало на это; а сказал бы: недостало на это! А нынче так пишут даже и дамы.
Князь Шаликов был чрезвычайно известен и смешон своею нежностию, которой совсем не было в его характере: он был только сластолюбив и раздражителен, как азиатец; его сентиментальность была только прикрытием эпикурейства. Он был странен и в одежде: летом всегда носил розовый, голубой или планшевый платок на шее. Его очень забавно описал молодой тогдашний поэт к. В.
С собачкой, с посохом, с лорнеткой
И с миртовой от мошек веткой,
На шее с розовым платком,
В кармане с парой мадригалов
И чуть звенящим кошельком,
Пустился бедный наш Вздыхалов
По свету странствовать пешком.
Продолжения не помню.
Кн. Шаликов был по происхождению грузинец, что обнаруживала и его физиономия: большой нос, широкие черные брови, худощавость. Отец его был в военной службе, в офицерском чине. Сын был вместе с ним в походах, тоже записанный в какое-то военное звание, и находился в армии Потемкина при взятии Очакова...
Потом он жил в Москве, имея собственный домик на Пресне, и во время нашествия на Москву неприятелей остался в ней по недостатку средств для выезда. Историческое известие о пребывании в Москве французов напечатано им особой книжкой, и так как она содержит в себе свидетельство очевидца (а у нас таких книг мало), то и она не должна быть забыта. Это, может быть, из всего, написанного князем Шаликовым, одно, что должно сохраниться в библиотеках. Потом, когда был издателем Московских Ведомостей, кн. Шаликов жил в доме университетской типографии, на Страстном бульваре. Потом он оставил службу и переехал в маленькую свою деревеньку в Серпуховском уезде, где и умер 16 февраля 1852 года, 84 лет от роду.
Его нежные бульварные похождения невообразимы! Иногда за это ему случалось попадать или в неприятные, или в смешные приключения, которые не подлежат скромному описанию, но которые забавляли его современников! А любопытно бы было описать в подробности ce veteran - voltigeur et ses campagnes а la rose. Он был очень оригинален. Нынче оригиналы так редки, бульвары и гулянья сделались так пошлы, что для современников князя Шаликова — его именно недостает на Тверском бульваре, как необходимой принадлежности.
Он написал в молодости два Путешествия в Малороссию, которые оба были бледным оттенком путешествия В.В. Измайлова в полуденную Россию, как то было слабым оттенком писем русского путешественника Карамзина. Он издавал три журнала: Московский зритель, 1806; Аглая, 1808—1812 г. и Дамский журнал 1823—1828 года. — Все они наполнялись легкими повестями, стихами и мелкими статьями в прозе. Аглая была из них всех лучше.
В Дамском журнале кто-то сыграл с ним непозволительную штуку, прислав к нему для помещения в журнале длинную шараду, которая составляла и акростих. Князь Шаликов не заметил акростиха и напечатал, а начальные его буквы составляли смысл: глуп как колода! — Но он совсем не был глуп, а только странен, кривлялся и сентиментальничал.
Он много трудился, в переводах. Им переведены: История Генриха Великого, г-жи Жанлис; Воспоминания об Италии, Англии и Америке, Шатобриана; Путевые записки в Иерусалим и многие другие книги.
Он был довольно раздражителен. Если кем он был недоволен, тот не избегал его маленького мщения и попадал в его книжку Мысли, характеры и портреты, изд. 1815. — Мне случалось слышать, как спрашивали его: "Это вы не меня ли описали в таком-то портрете?" — "Нет! — отвечал кн. Шаликов: — это я описал такого-то; а вот это вас!" И на него за это нимало не сердились, потому что эти сатирические портреты были очень вялы.
А. Ф. Воейков в известных тогда стихах Дом сумасшедших поместил туда и князя Шаликова, Выписываю этот куплет:
Вот на розовой цепочке
Спичка Шаликов в слезах!
Разрумяненный, в цветочке,
В ярко-планшевых чулках,
Прижимает веник страстно,
Кличет Граций здешних мест
И, мяуча сладострастно,
Размазню без масла ест!
Но дядя мой, всегда благосклонный к трудам литературным, снисходительный к недостаткам и уважавший самое намерение в благородной любви к поэзии, написал к его портрету следующую надпись:
Янтарная заря, румяный неба цвет,
Тень рощи, в ночь поток, сверкающий в долине,
Над печкой соловей, три Грации в картине,
Вот все его добро, и счастлив: он Поэт!
Свободное копирование
