Вслед за Александрой Антоновной была объявлена невестой и М. А. Ершова. Теперь женихом ее был богатый помещик В. И. Быков {В третьем браке Мария Антоновна была за сенатором М. Н. Любошинским.}. (Просватали и кузину Трегубову, жившую в доме Марии Павловны, за валуевского помещика Чернявского, и весной все тетушки, кузины, двоюродные братья и их дети в мае съехались на полотняном заводе, где с трудом разместились в 50 комнатах трехэтажного дома, отделанного еще стариком дедом Щепочкиным с большой роскошью: стены все были расписаны итальянскими мастерами, в окнах -- цветные стекла, мебель была обита дорогим штофом... Здесь и отпраздновали в июне свадьбы Быкова и Чернявского, а Пирогова венчали в июле, и он две недели прожил тогда на полотняном заводе, постоянно делая операции. Пирогов не ошибся в выборе матери для своих детей: Александра Антоновна, не имея собственных детей, всецело посвятила себя им.
В своих "Записках к невесте" Пирогов не раз упоминает о Евгении Федоровне Козен. Знакомство с ней совпало с переломом в его религиозном настроении, с поворотом к более идеалистическому направлению. Он и уважал, и любил ее, "а это много, потому что я люблю немногих", писал он. Это не мешало ему довольно едко упоминать о ее покорности матери. "Наша добродетельная кузина до сих пор плачет и томится, думая, что она должна нести тяжелый крест, терзаемая поступками матери" и проч. Мы узнаем беспокойную Каролину Богдановну. "Она беспрестанно собирается в Ревель, и не уезжает, укладывает в сундуки какие-то порожние банки, не дает завтракать Витгенштейну, жалуется на постоянную боль в левом боку, уверяет Евгению Федоровну, что ей уже 55 лет, что она очень гадка собой и ей никак не годится выходить замуж". Последние строки подробно объяснены в семейной переписке: Евгении Федоровне в 1850 г. было не 55 лет, а под сорок, и она не была "гадка собой", а судя по портрету и рассказам, была очень симпатичной наружности, грациозна, стройна, с очень красивыми светло-карими глазами {А. А. Пирогова носила всегда на себе нарисованный глаз, изображавший глаз Евгении Федоровны, которую она боготворила.} и тонкими чертами лица. Когда она появлялась в обществе со старшими сыновьями (Федор Федорович -- был офицером Преображенского полка, Александр Федорович -- камер-паж), ее принимали за их сестру, до того она была моложава. Но Каролине Богдановне, как верно подметил Пирогов, "хочется иметь в руках ключи от всех шкафов дочери" и деспотически ею управлять. Поэтому возможность второго брака Евгении Федоровны выводила ее из себя. Дерптский приятель Пирогова, младший брат княгини Э. П. Трубецкой, кн. Ник. Петр. Витгенштейн сильно тогда полюбил Евгению Федоровну. Евгения Федоровна отвечала ему взаимностью, свадьба была уже назначена, но Каролине Богдановне все же удалось все расстроить...
Подробности слишком длинны. {См. интересную переписку Евгении Федоровны с Марией Павловной, рисующую отношение двора и родных к разводу Витгенштейна и предполагаемому браку его с Евгенией Федоровной.} Также подробно в семейной хронике описана и дальнейшая жизнь Евгении Федоровны, никогда не оправившейся от пережитой драмы... В феврале 1856 г. мама, дочь ее, кончила Институт, и они, по настоянию Трубецких, переехали зимовать в Москву, оставив Каролину Богдановну хозяйничать в квартире Шнехт. Младшие дочери кн. Трубецкой, Ольга и Елизавета, кончили курс вместе с мамой и были ее лучшими друзьями с детства. Теперь они с мамой очень веселились в громадном доме отца их, кн. Петра Трубецкого на Пресне, но вторую зиму в Москве [пришлось] прервать неожиданным отъездом в Петербург по случаю женитьбы старшего брата мамы, Федора Федоровича, на дочери гр. Клейнмихель. Это был брак по любви в полном смысле слова, завершивший два года ожидания и сомнений со стороны красивой, умной и милой Александры Петровны Клейнмихель. Описанию этой блестящей свадьбы посвящено много писем. Не могу не прибавить, что это было только преддверием вполне счастливой и согласной супружеской жизни. В свете их иначе как "голубками", les inséparables, не называли. Средства у них были очень большие, за службой же дядя не гнался {Был свитским генералом.}. Никого за себя не просить, никому не причинять неприятности -- было его девизом; все в жизни ему давалось без усилий, без волнений и борьбы. Он ничего не добивался, и, кажется, также счастливо и спокойно прожил бы при самых ограниченных средствах, потому что честолюбия, самолюбия, зависти в нем не было ни капли. Он относился ко всем очень благожелательно, всегда был рад помочь чем мог, делал массу добра, всегда тайно, и, кажется, никогда ни на кого не рассердился. Он был как-то выше земной суеты, где-то постоянно витал в пространстве... "Козенская порода",-- говорили его родные {Он скончался в Ницце много лет спустя, в 1906 г.}. "Козенской породы" была и мама со своим кротким, ангелоподобным характером, и младший, Станислав, женатый на своей бурной кузине Наталии Антоновне, и только второй брат, Александр Федорович, не походил на них. Он был горд, резок, самоволен и горяч, да и наружностью не походил на своих белокурых и голубоглазых братьев и сестру. Он был шатен с красивыми карими глазами, был высок ростом1 и считался красавцем. Он все чего-то добивался, куда-то стремился, всем был недоволен и требовал от жизни слишком многого. "Ваше самолюбие, милый Александр, в соединении с гордостью характера навлечет на Вас большие испытания,-- писала ему мать Евгения Федоровна, в длинном французском письме. -- Молитесь стать смиренным и тогда у Вас будут все данные, чтобы стать счастливым и довольным". Но Александр Федорович не внимал голосу матери -- многого добивался и, хотя многого достиг {Участвовал в польской кампании, был в каких-то походах в Испании и в Алжире; дивизионный генерал в Риге и в Люблине; генерал от инфантерии, почетный опекун; скончался в 1816 г.}, все же жизнью своей всегда был недоволен и ничто его не удовлетворяло {Скупость его была провербиальна.}. В нем не было ни добродушия, ни спокойствия "Козенской породы". Бабушка Евгения Федоровна скончалась летом 1858 г. в Никольском, простудившись в день именин Марии Павловны, 22 июля. Было очень жарко, съехалось много родных и соседей, обедали в оранжерее, где продувало в открытые окна. У Евгении Федоровны распухла шея, и несмотря на все принятые средства, она скончалась 9 августа. Ее похоронили в ограде Никольской церкви. Мама осталась на свете одна. Ей было 20 лет, и до своего замужества она жила у Марии Павловны, с любимыми кузинами -- Любовью, Наталией и Евгенией, младшей, вышедшей позже замуж за Козловского помещика Машкова. Бабушка же, Каролина Богдановна, уехала, наконец, навсегда в Ревель, где и скончалась уже в 70-х годах, проживая в каком-то пансионе. Говорят, что она постоянно ссорилась со всеми старухами пансиона и ездила в Петербург жаловаться на них своим родным. Дорогой она теряла чепец, галоши, ридикюль -- новый повод жалоб, ворчанья, неудовольствия. Ее приезд в Петербург ожидался ее родными как наказание.
