Я уже говорил о Горьком и его добром отношении к Студии. Именно Студия примирила Горького с Художественным театром после печального инцидента с "Бесами", нарушившего их многолетний альянс. Горький жил в ту пору больше на Капри, чем в России, но посещал Студию в каждый свой приезд. Он очень верил в Вахтангова, поощрял его опыты и даже в "Празднике мира" увидел "зерно" общественно ценного, принимая, быть может, намерения за реальность.
Бывали в Студии А. Н. Толстой, К. А. Марджанов, А. А. Блок (я имею в виду постоянных посетителей). Что касается Блока, то он довольно часто захаживал в Студию просто так -- не спектакли смотреть, а провести часок-другой за кулисами, побеседовать со студийцами, повидать Леопольда Антоновича. Помню, что он все ловил меня (я освобождался в "Надежде" после второго акта), усаживал рядом с собой в закулисном фойе и начинал вести "умный" разговор по вопросам эстетическим и философским. Я слушал и вежливо поддакивал, а в душе отчаянно томился; я решительно не был подвержен распространенным в ту пору среди молодежи декадентским мудрствованиям, и многое из того, о чем говорил тогда Блок, было мне попросту мало понятно.
И все-таки я любил эти встречи; любил смотреть на его тонкое, подвижное лицо, на его артистические руки; любил его взгляд -- отрешенный и всегда чуть печальный. Блок был художником во всем, и это чувствовал каждый, кто проводил в его обществе хоть минутку.
Однажды Первую студию посетил Ф. И. Шаляпин -- смотрел спектакль (кажется, это был "Праздник мира"), а потом пришел к нам за кулисы в мужскую уборную и подсел к одному из столиков, небрежным жестом отодвинув в сторону грим. А Станиславский и Сулержицкий стояли в дверях и любовно на него смотрели. Он заговорил, казалось бы, на отвлеченную тему -- о том, что искусство требует обобщенности форм, что оно не может быть, как он выразился, бесполым. Чем крупнее мыслит художник, тем глубже он охватывает жизнь. Он с возмущением поведал нам, как некий новомодный режиссер из "умников" сорвал ему выходную арию Мельника в "Русалке", пропустив по заднему плану сцены "всамделишных" рабочих с кулями муки за спиной. "Это был не художник, а крохобор, -- сказал он. -- Грошовое "оправдание" показалось ему дороже тех поэтических истин, которыми дарит человека искусство".
Мы слушали, соглашались, поддакивали, восхищались Шаляпиным, его живописностью, его богатырской фигурой и бьющей в глаза красотой; но нам и невдомек было, что разговор сей возник не случайно, что и в наших спектаклях тогда было немало "грошовых оправданий", мелочной правды, весьма далекой от желанного Шаляпину "искусства обобщенных форм". И жаль, что мы не вняли этому трезвому голосу, как не вняли и другим предостережениям той же поры.
Свободное копирование
