Я уже говорил о "Провинциалке" -- ярком примере плодотворного вмешательства Владимира Ивановича в судьбы рождающегося спектакля. Мне лично он помогал не однажды своими излюбленными замечаниями-формулами, которые в иных случаях было совсем не просто разгадать незрелому творческому уму.
В Художественном театре была принята к постановке пьеса Л. Н. Толстого "И свет во тьме светит" -- противоречивое произведение с яркими характерами и ложной философией, сводящейся к апологии и пропаганде идеи непротивления злу. Не случайно пьеса при всех ее качествах так и не увидела света рампы. Но мы все же начали репетировать, и я с увлечением занялся ролью молодого священника, человека, смущенного еретическими речами героя пьесы Николая Ивановича Сарынцова и потому оказавшегося на полпути между официальной религией и нравственным усовершенствованием в духе Толстого. Роль мне нравилась, работал я усердно; мне уже виделся мой священник, бедненький, в соломенной шляпе и потрепанной ряске, с еще не отросшими священническими волосами, и мне казалось, что я репетирую хорошо. Но вот ко мне подошел Владимир Иванович и спросил:
-- Скажите, пожалуйста, как ваш священник относится к помещику Сарынцову и его идее?
-- Хочу идти за ним, -- ответил я, не задумываясь ни на минуту.
-- А может быть, хотел бы идти? -- осторожно поправил меня Владимир Иванович.
"Хочу...", "хотел бы..." -- я терялся в догадках. Я не мог понять, что меняется в роли от этой сослагательной глагольной формы. И почему именно этот вопрос задал мне Владимир Иванович, не спрашивая ни о характере героя, ни о его душевных качествах, ни об одной из его внешних примет? Спектакль не пошел, и загадка осталась загадкой, забытой на время и всплывшей в памяти уже в зрелые годы, когда я вдруг понял, чего добивался от меня Владимир Иванович, почему настаивал на этом "хотел бы". Именно в нем заключались ответы на все вопросы о внешней и внутренней сути образа.
Молодой священник из пьесы Толстого -- бесхарактерный, слабый и робкий, неспособный противиться косной среде -- не Товарищ и не Союзник Сарынцова, но лишь случайный попутчик в борьбе за "истинное" понимание бога. Он и хотел бы внять философии Сарынцова, да не в силах сбросить с себя ярмо предрассудков, бремя условностей, страх потерять место, трепет перед могуществом церковных властей. Он флюгер, который колышется по ветру, он всегда повернут лицом к чужому мнению, и его жалкая искренность рассыпается в прах, натыкаясь на гранитную стену официальщины, "установленного от веков". В такой транскрипции образ получает двойную направленность. Он звучит обвинением в адрес привычного миропорядка, безнадежно калечащего слабые души, и в то же время усиливает тему одиночества Сарынцова, обреченности самой философии его. Глубокая объективность заставила Толстого констатировать этот для него огорчительный факт.
Стало быть, если бы спектакль состоялся и Владимир Иванович добился от меня реализации этого "хотел бы", роль была бы сыграна правильно, "по Толстому"; в противном случае я неизбежно ушел бы от сквозного действия пьесы, от расстановки ее внутренних сил.
Свободное копирование
