Взгляд на движение 1874 года - 1

Глава десятая

ВЗГЛЯД НА ДВИЖЕНИЕ 1874 ГОДА.-- ПОЕЗДКА ЗА ГРАНИЦУ.-- ВСТРЕЧА С МЫШКИНЫМ. -- ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ

 Если моя деятельность в народе, о которой я рассказывал в предшествующих главах, так мало представляла опасности для государственного строя, то то же самое можно сказать о деятельности почти всех пропагандистов 1874 года. Хождение в народ в 1873 и 1874 годах в общем не принесло прямых революционных следствий.

 "В народ ходили многие с чисто рекогносцировочными целями -- облюбовать местечко для поселения, попробовать свои силы и наконец просто посмотреть на этот народ, о котором говорят так много и который отделен от социалиста китайской стеной. Если бы большинству наиболее серьезных пропагандистов задать вопрос перед их отправлением в народ: как они смотрят на свою будущую деятельность и какую форму пропаганды предпочитают -- ответ был бы. без сомнения, такой: надобно не ходить, а жить в народе".

 Так характеризует движение 1874 года несколько лет спустя один из его участников в передовой статье революционного обозрения "Община"[1], издававшегося в Женеве.

 И действительно, мы ходили в народ, а не жили, так как всякому хотелось в короткий срок возможно более осмотреть местностей, возможно более получить впечатлений.

 Но мне думается теперь, если бы мы даже и жили среди народа, то и в таком случае едва ли получилось бы больше революционных следствий, так как -- правду сказать -- для революционной деятельности в народе почвы было мало. Уже тогда более беспристрастные из нас приходили к заключению, что наш народ далеко не обладал революционным настроением. В своем месте я вспоминал о той пассивности крестьян, которая бросалась и нам в глаза во время наших странствований по Подольской и Киевской губерниям. Правда, мы слышали отовсюду, что крестьяне ждали передела земли; но ожидали они его мирно, терпеливо, как простую царскую милость. Самим добиваться передела никому из них и в голову не приходило. Но, увлеченные своим собственным революционным настроением, мы закрывали глаза на это обстоятельство и утешали себя той мыслью, что все-таки крестьяне желали передела.

 Мы упускали из виду, что можно желать передела и в то же время" спокойно ожидать его многие годы, ничего не предпринимая. Очевидно однако, что еще год -- два подобных странствований по деревням или жизни среди народа, и мы отрезвились бы от наших революционно-народнических утопий. Движение наше улеглось бы, приняло бы более спокойное течение, и в конце концов, пожалуй, мы оказались бы не чем другим, как "крайней левой" нашего общеземского движения. Осели бы мы по деревням -- кто в качестве учителя, кто фельдшером, кто ремесленником -- и стали бы пропагандировать идеи социализма. Окружающая действительность скоро наложила бы печать на нашу пропаганду; мы увидели бы кругом себя почти поголовную безграмотность (а какая же широкая пропаганда возможна среди безграмотного населения?); и сам собой выступил бы на очередь вопрос о распространении в народе грамотности и тому подобной культурной деятельности.

 Так рисуется мне теперь эволюция нашего движения, если бы условия русской жизни были сколько-нибудь нормальны, т. е., другими словами, если бы у нас вместо злого и глупого правительства оказалось бы умное, которое сумело бы правильно взглянуть на движение и предоставило его течение самому себе. Повторяю, революционное народничество было обречено на гибель, так как народная масса далеко не была революционна.

 Вот как характеризует, между прочим, настроение этой массы Е. Брешковская в своих воспоминаниях о путешествии в народ летом 1874 года по Киевской губернии. Передавая свои впечатления о жителях одной деревни, получивших в надел песчаную почву, она говорит: "Ропщут жители лесочков, проклинают и

 судьбу свою, и сильных врагов своих, начальство, но голос протеста не возвышается среди них. "Видно, ничего не поделаешь, видно, на роду нам так написано",-- возражали, мне горемыки на все мои правдивые речи. Если, с одной стороны, нужда и вечный гнет могут довести человека до отчаянных поступков, то с другой -- доводят его до идиотизма".

 В другом месте, характеризуя заводских рабочих одного местечка, она пишет: "Особенно резко сказывались те черты, которые мешают людям сознательно бороться за общее дело: боязнь рисковать собой за блага, пользоваться которыми придется лишь детям их, а не то и внукам; страх оставлять известное настоящее для неизвестного будущего, а главное -- недоверие к собственным силам и к единодушию народа. Все эти черты всплывали тут же". Или опять находим у нее еще следующее место: "Одно что оставалось непреодолимым -- это их недоверие к собственным силам и некоторая нравственная трусость, весьма, впрочем, понятная в людях, привыкших постоянно покоряться и почти никогда не протестовать. Пугала их отчасти и отдаленность цели".

 Итак, недоверие к собственным силам у крестьян и рабочих -- вот что раньше всего бросалось в глаза серьезному наблюдателю. Но вера в собственные силы -- это едва ли не самое существенное качество для революционера.

 При подобном настроении народной массы, конечно, никакой опасности для государства не могла представлять наша проповедь социальной революции. А как видно из раньше сказанного, даже и эта проповедь не всегда имела место, так как большинство ходило в народ в 1874 году с чисто рекогносцировочными целями.