ОТ БУНТАРСТВА К ТЕРРОРИЗМУ
КНИГА ПЕРВАЯ
Глава первая
ГИМНАЗИЯ
Мне было десять лет, когда определили меня в первый класс немировской гимназии (1858 год). Небольшой городок (если память мне не изменяет -- не более, чем пять тысяч жителей) с небольшими деревянными домиками, крытыми в большинстве соломенными крышами; весь тонул в зелени. Тенистые сиреневые беседки, ютившиеся в глубине садов, служили немировским "паненкам" местом для мечтаний, а гимназистам -- для зубристики во время экзаменов. Улицы, страшно пыльные летом, осенью и весною покрывались глубочайшим слоем грязи, так хорошо вымешенной, что она представляла собою совершенно однородную серую массу, которую мы, дети, называли "лавою", так как именно такого серого вида представлялась нашему воображению лава, вытекавшая при извержении Везувия.
Наша гимназия -- довольно длинное двухэтажное желтое здание с пристройками и двором -- занимала целый квартал; в этом большом дворе, обнесенном высокою стеною, во время перемен мы играли летом в мяч, зимою -- в снежки и вообще предавались всевозможного вида спорту. Иногда устраивали между собою такие жестокие бои в снежки, что учителя боялись нос показать во двор.
Но и во время занятий классов мы не отличались примерным поведением.
-- Эй, вы, жуки-кашееды... Тише там... Замолчите!..-- кричит бывало на нас старик Волховский, учитель арифметики, когда мы поднимали шум во время его урока.
Но мы не Замолкали. Тогда терпение его истощалось.
-- Хх-а... Тьф-у!-- плюнет бывало он, разотрет ногою и встанет из-за кафедры. Если старик Волковский сходил с кафедры не для того, чтобы объяснить урок возле черной доски, то это был очень дурной знак.
Шум в классе мгновенно прекращался -- воцарялась гробовая тишина. Круглая невысокая фигура учителя арифметики с кривыми крепкими ногами медленно двигалась сбоку наших скамей, а мы в эту минуту, затаив дыхание и не смея пошевельнуться, ни живы, ни мертвы ждали, над кем из нас разразится гроза. Вдруг на весь класс раздавался лязг; мы быстро оборачивались и видели, как в это мгновение голова одного из наших товарищей, сильно мотнувшегося вперед, неистово стукалась лбом о скамью. Это старик Волковский "дал потылицу" шалуну.
Учитель Гипшман, преподававший французский и немецкий языки, руками не дрался, а пускал в ход линейку. Для ответа урока он вызывал обыкновенно по четыре ученика зараз.
-- Уксус? -- спрашивает Гипшман одного из четырех мальчиков, стоящих фронтом перед, кафедрою в форменных сюртучках с красными стоячими воротниками и медными пуговицами.
-- Скорей... скорей!.. -- торопит он. Гипшману зачем-то надо было непременно переспросить нас в течение всякого урока, и потому он всегда страшно торопился.
-- Ты!..-- переходит он к следующему, если первый замешкался с ответом.
-- Ты!.. Ты!..-- перебирает он поочередно остальных.-- Держите лапы, канальи!
-- Эс-сиг!-- цедит сквозь зубы Гипшман в ту минуту, как его линейка со свистом опускается на вытянутую вперед руку мальчика...-- Эс-сиг! -- повторяет он и сыплет удары по порядку другому, третьему, четвертому...
После этого все четверо возвращались на свои места с красными лицами, а вместо них немедленно становились перед учителем четыре новые жертвы с бледными лицами.
После урока Гипшмана наши руки имели такой вид, как-будто бы играли мячом в "стенку" или в "кашу" -- две игры, при которых мы бывало набивали друг другу "лапы" до того, что потом долго не могли сгибать пальцы.
