Совсем иначе вел себя учитель русского языка Антониковский. Прежде всего никогда он не садился за кафедру и весь урок шатался по классу. Подойдет бывало к скамье, ткнет пальцем в плечо или в голову и проговорит сиплым голосом:
-- А ну, ты, читай!
Начиналось чтение, насколько помню, по хрестоматии Пенинского.
-- Не так, ослиное ухо!.. Прочти еще раз последнюю фразу.
В классе между тем шумят.
-- Эй, ты! Свиное рыло, сидящее на четвертой скамье,-- обращается Антониковский к шалуну, сидящему на четвертой скамье.-- Повтори, что я сказал!
Шалун, конечно, не может повторить того, что он сказал, так как не слышал, о чем шла речь.
-- Ну, ты, плюгавая морда, сидящая рядом со свиным рылом, повтори, что я сказал!
Но и "плюгавая морда", сидящая рядом со "свиным рылом", тоже не может повторить.
-- Продолжай, ослиное ухо! -- обращается Антониковский после некоторой паузы к первому ученику, стоящему в скамье с развороченною хрестоматией в руках.
Начиналось опять чтение, прерываемое время от времени вышеописанным способом с вариациями лишь по части эпитетов, прилагаемых к тому либо к другому из нас. Эпитеты эти Антониковский, обладавший неистощимой фантазией по части изобретения их, преподносил направо и налево не гневным, не раздражительным, а совершенно спокойным голосом, подобно тому, как старик Волковский посылал нам своих "жуков-кашеедов", или, вернее, подобно поводырю медведя, обращающемуся к животному с тем или иным приказом своим ровным, тягучим, несколько сипловатым голосом. Антониковский не бил ни по "лапам", ни в потылицы, но когда выходил из терпения, то обыкновенно хватал за ухо и очень сильно крутил.
